Скорость

Рыбин Анатолий Гаврилович

Прохор Никитич подождал с минуту, пока женщина перебралась на противоположную сторону состава, затем объяснил:

— Видите, какое дело. Великие проблемы решаем, а позаботиться о маневровых стрелочницах некому. Целый день люди на солнце жарятся. Хотя бы воды им газированной доставляли. Послал вот человека с баллончиками.

— А гнева за вмешательство в чужие владения не боитесь? — спросил Зиненко. Он вспомнил, как еще зимой при нем в кабинете начальника отделения Прохор Никитич вел разговор о тех же стрелочницах. Тогда он предлагал доставлять

им горячие обеды прямо на маневровые пути. А Кирюхин возмущался: «Ну чем вы забиваете мне голову? Неужели для стрелочниц я должен создавать специальную походную кухню? Да и дело это не ваше. Там есть свои начальники».

— Пусть гневаются! — Алтунин вытер пот со лба, поправил запыленную фуражку. — Да, кстати!.. — вспомнил он. — Уже какой день собираюсь показать вам, Аркадий Петрович, один любопытный приказ. Пойдемте наверх, увидите!..

Приказ действительно оказался очень любопытным. Он был подписан Кирюхиным и адресован только начальнику депо и его заместителю. В нем говорилось:

«Мною установлено, что на последнем собрании машинистов начальник депо Алтунин П. Н. допустил неправильное суждение о сменном вождении локомотивов. Это суждение (хотел того выступающий или не хотел) свелось к явному запугиванию машинистов, к тормозу в освоении нового метода и к подрыву тяжеловесного движения».

— Грозно, — сказал Зиненко, посмотрев на Алтунина.

— Не смущайтесь, — кивнул тот. — Изучайте до конца.

Далее в приказе один за другим стояли три пункта. В первом виновнику объявлялся строгий выговор и предлагалось в индивидуальных беседах с машинистами исправить допущенную ошибку, разъяснить прогрессивность нового метода вождения поездов и важность тяжеловесных рейсов. Второй пункт требовал через неделю доложить о выполнении первого, а третий обязывал впредь к выступлениям на собраниях готовиться более тщательно и ответственно.

Зиненко подумал: неужели он, присутствуя на собрании, не заметил того, о чем говорилось в приказе? Нет, он слушал начальника депо очень внимательно. Ему даже понравилось, как тот предостерег товарищей от ненужной парадной шумихи.

— Вот так, — вздохнув, сказал Алтунин. — Протоколы, приказы. Сколько еще у нас этой волокиты… А главное, заметили? «Только начальнику депо и его заместителю». Мудро? Но я все-таки машинистам покажу. Пусть знают.

Он стоял посредине кабинета и поглядывал то на Зиненко, то на окно, за которым разыгравшийся ветер отчаянно кружил густую коричневую пыль и клочки замасленной бумаги. Потом он неторопливо прикрыл форточку и, словно забыв о приказе, задумчиво произнес:

— Дождя нужно. Эх, как нужно!

Зиненко, вернувшись в цех, сразу же позвонил секретарю горкома…

7

Давно Мерцалов не приходил домой таким веселым, как в этот вечер. Энергично потирая руки, спросил жену:

— Слышала, как Синица расписался? Я на этом тепловозе

сколько тяжеловесов провел, и ничего. А тут с обыкновенным составом…

Лида укачивала сына. Чтобы не потревожить его, она тихо встала с дивана и ушла в другую комнату. Потом, когда вернулась одна, спросила полушепотом:

— Чему ты радуешься, Петя?

— Я не радуюсь. Я просто говорю, что у святых тоже грехи бывают.

— Но ведь грехи-то разные. — Лида сказала это так многозначительно, что Петру стало неловко, и он заметил с усмешкой:

— Конечно, по-твоему порча электродвигателей так, пустяк. Вот царапина на дышловом валике — это брак.

— Не язви. Я имею в виду совсем другое.

— Что же ты имеешь в виду?

— У Синицына нет ни единого нарушения по скоростемерной ленте, — сказала Лида.

Петр чуть не рассмеялся.

— Брось ты со своей лентой!

— А тебе не нравится?

Он зло усмехнулся и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Если бы в это мгновение она произнесла своим обычным ласковым голосом. «Ну ладно, Петя, хватит» или просто смолчала, возможно, спор бы затух, прекратился. Но Лиде сделалось очень обидно, что Петя обрадовался беде товарища. От этой мысли у нее сдавило горло. Она с усилием вобрала в себя воздух и, забыв, что может разбудить сына, почти крикнула:

— Нехорошо так, нечестно, гадко!

Лицо Петра мгновенно покраснело. Он долго и пристально глядел на жену. Ему почудилось, что ее чрезмерная взволнованность вызвана не его поведением, а чем-то совсем другим. И он с яростью выпалил:

— Думаешь, не понимаю, за кого стараешься? За дружка своего, Сазонова!

У Лиды опустились руки. Она еле выговорила:

— Причем тут Сазонов?

— Не знаешь? А Синица чей воспитанник? Кто его вытянул в машинисты? И думаешь люди не видят, как тебя Юрочка водит под руку? Все видят! И этот приход его к тебе на квартиру — тоже уравнение с двумя неизвестными.

— Еще что? — спросила Лида. Ей было и смешно, и горько. А главное, она не знала, что ответить на такое категорическое обвинение. Она просто повернулась и ушла в детскую, плотно закрыв за собой дверь.

Оставшись один, Петр до боли в пальцах сжал край подоконника. Никогда еще он так не злился на самого себя, как сейчас.

Через некоторое время, когда сын заснул и Лида вышла из спальни, обиженно опустив голову, Петр взял ее за руку.

— Ты напрасно сердишься, — сказал он уже виноватым голосом.

— Не нужно, — остановила его Лида. — Я уже сказала, что радоваться беде друга, по меньшей мере, унизительно.

Сделалось очень тихо. Лишь пузатый будильник на тумбочке считал и считал секунды. Да где-то на улице натужно гудел трактор, тянувший, вероятно, прицепы с тяжелым грузом.

Петр долго стоял посредине комнаты, о чем-то думая, и вдруг снова повернулся к жене.

— А ты зря защищаешь Синицу. Заслужил и пусть отвечает. Пусть проработают. Не с меня же одного пуговицы рвать.