Скрипка некроманта
Шрифт:
Перейдя Конюшенную наискосок, Маликульмульк вошел в знакомую калитку, протиснулся меж сугробов, отворил дверь, впустив заодно в дом кошку, и вслед за ней поднялся по лестнице.
Пока Маликульмульк стучал в запертую дверь выходца с того света, кошка преспокойно наблюдала за ним, а вот когда он понял, что хозяин не спит, а где-то бродит, кошка и подала голос. Она поскребла когтистой лапой по стене, Маликульмульк пригляделся и понял, что это не стена, а оклеенная одинаковыми с ней обоями дверца, судя по величине — от кладовой. Он, усмехнувшись, толкнул дверцу и увидел довольно светлое и даже не очень заставленное рухлядью помещение. Прямо перед ним было застекленное окошко
Согнувшись на всякий случай чуть не вдвое, Маликульмульк протиснулся в кладовую и выглянул в окошко. Оно выходило во двор — но не тот, через который он шел меж сугробов, а какой-то иной. Разобрать подробности было трудно — окно снизу замерзло, да и сверху было исчеркано ледяными штрихами. Пришлось открыть — но пейзаж двора ничего не сказал Маликульмульку. За невысоким забором, почти загороженное стеной соседнего дома, виднелось какое-то строение, вроде бы зеленоватое.
— Уголь… — произнес Маликульмульк. Ему нужен был хороший кусок угля, чтобы пометить это окошко и потом, подойдя к дому докторовой кузины, установить — видно оттуда крыльцо или же не видно. Выходец с того света вел себя достаточно подозрительно, чтобы проверить его причастность к покраже скрипки.
Тут внизу хлопнула дверь. Маликульмульк, едва не снеся своей мощной фигурой полки со старыми горшками, быстро развернулся и выбрался из кладовой. Он чудом вспомнил о свертке с гостинцами и не оставил его на подоконнике.
— Любезный друг! — сказал выходец с того света. — Ежели б я знал! Я ходил на почтамт. Разумеется, он закрыт — кто в такой день с утра потащится за письмами? Но это одна из моих маленьких радостей — к тому же я жду важных сообщений.
— Я хотел поздравить вас с наступившим новым годом, — отвечал Маликульмульк. — И пожелать вам счастья.
— Я вижу особый смысл в том, что счастья желаете мне вы, господин Крылов. Нам предстоит нелегкий совместный труд. Судьбы наши сходны, но мне пришлось труднее, чем вам, зато я проложил для вас дорогу. Сейчас сварю кофей с кардамоном…
Тут солнце заглянуло наконец в комнатку и осветило стол со всем хозяйством чудака: сухарницей, спиртовкой, штативом для трубок, явно самодельным, прочим имуществом.
— Это знак, — объяснил хозяин. — Солнце всегда подает верные знаки. Мы с вами жили в мрачном подземелье, где по закоулкам слоняются бесы. Я выбрался первым и поставил задачей своей истребление бесов. Теперь и вы покинули тот свет, умерли в нем и для него, чтобы воскреснуть на этом свете. Вы все еще никак не поймете, о чем я толкую?
Маликульмульк задумался. Невозможно было представить, что этот чудак говорит о том же самом, что изобрел для себя философ: о «прошлой жизни», где Маликульмульк обретался на страницах журнала, зато жил и действовал Иван Андреевич Крылов. Прошлая жизнь — полет кувырком меж театральной дирекцией, типографиями, сценами для трагедий и комедий, гостиными знатных особ (и Княжнина, который в литературном мире — весьма знатная особа!), Санкт-Петербургом и Гатчиной, репетиционными комнатами, где нужно было сидеть, пока выпевали арии и дуэты оперы «Инфанта Заморы» в его переводе — на случай, если выявится сочетание звуков, которое пропеть невозможно и нужно переделать слова. И он сидел, пребывая в самом восторженном состоянии духа, как оно и полагается в восемнадцать лет…
— Возможно, я уже понял вас, — сказал Маликульмульк. — У меня точно была прежняя жизнь, которую я покинул… проще сказать — сбежал… Но я не хотел бы говорить об этом.
— Да, я это имел в виду, — сказал выходец с того света спокойно и серьезно. —
— Я не совсем понял, что за войну вы затеваете, сударь. Кофей!.. — воскликнул Маликульмульк, и выходец с того света стремительно снял кофейник со спиртовки, не позволив выплеснуться ароматной гуще.
— По трубочке? — спросил он.
— По трубочке, — согласился Маликульмульк. — Вы режьте маковый рулет, а я добуду в печи огонек.
Печка с утра была протоплена, и тлеющие крупные угли, по которым бродили алые сполохи и серые тени, могли еще дать пламя. Маликульмульк, сняв шубу, опустился на корточки и стал шевелить их лучинкой. Убедившись, что чудак занят рулетом, он выкатил на пол подходящий уголек. Спрятать было вроде некуда… а в рукав? Если в рукаве может поместиться чуть ли не целая колода, то уголек с грецкий орех — видимо, тоже.
Маликульмульк знал многие приемы шулеров, иные сам учился исполнять, вот только у него не было в рукаве тесемки и прочих приспособлений, да и уголь был еще горяч. Он откатил свою добычу к стене, где она была бы незаметна.
— Итак, о войне, — сказал выходец с того света. — Это все та же война, которую все мы ведем смолоду, и вы в ней были одним из лучших полководцев. Тогда она звалась войной просвещения с пороками. Разделим эту формулу на две части. Насчет пороков ни у вас, ни у меня сомнения нет. Они губят человечество, их необходимо уничтожать. Я читал ваши «Похвальные речи» — Ермалафиду, науке убивать время, дедушке. Я был в восхищении — сколько остроты и сколько благородной ярости!.. Ваша душа кипела страстью уничтожать пороки — моя также… Но годится ли для сей благой цели просвещение?
— То есть как это — просвещение не годится? — спросил потрясенный Маликульмульк.
— Совершенно не годится, совершенно! Ибо удары его не достигают цели, а само оно плодит все новые и новые пороки! Вот вам умозрительный пример. Человек просвещенный должен познать жизнь и самого себя, а не только загрузить свою бедную голову цитатами из Платона и Аристотеля. Жизнь наша в некоторых своих проявлениях такова, что говорить о них не принято. Но просвещение ведь всюду должно сунуть свой длинный нос! Можете ли вы вообразить книгу, в которой подробно описано, как должно происходить сношение между мужчиной и женщиной? Не французское фривольное безобразие, а научный труд, обязательный для изучения в школах и университетах?
— Боже упаси! — Маликульмульк даже покраснел.
— Отчего же?
— Да ну вас… — ни говорить, ни даже думать об этих материях Маликульмульк не желал. Слишком широка и глубока была пропасть между тем, что испытывала воспарившая душа, и тем, как пыталось соответствовать ее полету тело.
— Вот то-то же! В просвещении много таких сюрпризов. Сделать просвещение своим ремеслом может разве тот, кто собирается благодаря ему набить карман и вовсе не вникает в подлинный смысл своих действий. Взять ту же типографию — человек, обуреваемый идеалами просвещения, напечатает, чего доброго, «Путешествие из Петербурга в Москву»…