Скрипящее колесо Фортуны
Шрифт:
Даже напиться как следует не могу, подумал я, ничего не могу по-настоящему. Подумал и тут же почувствовал, что не один — кто-то за мной наблюдает.
И точно — в трех шагах напротив кресла стоит мужик в макинтоше. Тот самый. Протер глаза. Ну и фокус!
— Здравствуйте, Эдуард Петрович, — говорит он.
— Добрый вечер, — отвечаю и только теперь удивляюсь. — Как вы сюда попали?
Он делает неопределенный жест:
— Обычно…
Выходит, я дверь не запер. Элементарный результат пьянки. Или наоборот, эта пьянка — результат
— У вас есть вопросы ко мне? — интересуется Он.
— Разумеется, есть, — с энтузиазмом говорю я. — Есть и очень много! Будьте добры, присаживайтесь.
— Некогда, — говорит Он, — некогда присаживаться и добрым быть некогда. Отвечу на любой ваш вопрос, но один-единственный, самый главный.
Самый главный? Забавно. У меня целая куча вопросов, цепляющихся друг за друга и друг друга оттирающих — просто груда отработанных пружинок на свалке.
Интересно, кого он мне напоминает? Старомодность из невероятных для меня лет, насквозь изжелтевшая фотография деда, от которого остались две случайно переданные записки, — Эдинька, мы тебе как-нибудь расскажем, подрастешь, поймешь… Подрос — забыл, потом и рассказать стало некому… Калейдоскопчатая моя память — ни во что не складываются многоугольники иных времен.
Расплавилась моя стальная логика. Лужа от нее осталась с алкогольным запахом.
Главное и второстепенное. Кто Он? Что покупал у меня? В чем смысл топтанья под часами? Чем Он недоволен?
— Слушаю вас, Эдуард Петрович, — бесцветно говорил Он. — Итак, ваш единственный вопрос.
Это похоже на: ваше последнее слово, приговоренный…
— Кто вы? — громко спрашиваю я.
Он передергивает плечами и со вздохом говорит:
— Я человек, Эдуард Петрович. Вариант человека — не лучший, но все-таки… Может быть, ваш вариант. В прошлом или в будущем.
— Не понял…
Я и вправду ничегошеньки не уловил. Чушь какая-то, мистика доморощенная.
— Вы не только поняли, но и раньше это знали, — невозмутимо продолжает Он. — Не так-то просто сталкиваться с собственными идеями, покинувшими черепную коробку, однако приходится. Вам нужен был кошелек, валяющийся в подворотне, — вы его нашли. Каждый да обретет искомое.
Нет, братец архангел, этим от меня не отделаешься, думаю я. Надоела мне неопределенность, и будьте-ка любезны…
— В честь чего вы мне прогулки устраивали? — совсем уже невежливо спрашиваю я.
— А это, скорее всего, другой вопрос, — парирует он. — Мы ведь только об одном договаривались. К тому же для вас оно и неважно — вы и без того согласие дали, значит, удовлетворены были любым ответом.
— Как это неважно? — начинаю я нервничать. — Для меня очень важно…
— Если б так! — спокойно говорит он. — Но вас-то в первую очередь моя личность заинтересовала, а не странная работа. А эта личность сама по себе никакой роли в ваших конвертах не играет. Здесь вы играете роль и некоторые очевидные обстоятельства.
— Очевидные? — до предела удивляюсь
— Ну, это уже третий вопрос, — усмехается он и так, словно проник в нечто недоступное нашему хилому воображению. — Я-то думал, вы о главном полюбопытствуете, даже уверен был. Да ладно, теперь позвольте мне вопрос задать — кто вы?
Ничего себе шпарит? Я его личностью интересуюсь — плохо, он моей хорошо. Приманил меня липовыми рублями, потом всего лишает и еще философские упражнения подсовывает…
— Вы же и так знаете, и раньше знали, — передразнил я его и продолжил с вроде бы убийственной иронией в голосе, — небось всю мою родословную перекопали…
Ирония убила его. Вглядываюсь — никого.
Вскочил, побежал на кухню — пусто.
Могу поклясться, только что здесь стоял человек в длиннополом макинтоше, с которым я должен был выяснить отношения. И не сумел — рецидив проклятой застенчивости и еще чего-то не ко времени подвернувшегося.
…Эдинька, мы тебе как-нибудь расскажем…
И вправду — кто я? Может, в этом вопросе вся суть? Может, это и есть преднамеренное убийство — спросить фотографию деда, не копалась ли она в твоей родословной. Что хуже — посмертно в концентрированную иронию благоустроенного внука или живьем в общую яму?
Ладно, пора кончать. Так и тронуться недолго. Пойду спать.
Да, чуть не забыл — дверь оказалась заперта, никто ко мне проникнуть не мог.
И все-таки, могу поклясться…
Огромный экран играет разноцветными бликами и чуть слышно музицирует. На лед приглашается очередная пара.
Кайф. Полуутонул в кресле — ноги на пуфике, полудрема, полуоформленные мысли мелькают в голове.
В сущности, все не так уж и плохо. Моему теремку ничто не угрожает. Зарплаты меня не лишат, даже повысят немного, повысят, поскольку уберут, я освобожу место для другого, ну и черт с ним, с другим, пусть рога себе ломает, к вершинам лезет… Пусть, если кажутся они ему столь уж сияющими.
Конечно, настоящих доходов теперь не предвидится, да и к чему они? Проживу и без конвертов, другие обходятся. В мой теремок и тащить уже нечего, вернее, некуда. Все есть, слава богу, даже стиральную машину зачем-то приволок.
С «Жигулями» вот не успел обернуться. Попытался, пошли всякие шу-шу не по рангу, откуда бы у него доходы… Плюнул. Да оно и к лучшему. Возни в сто раз больше, чем удовольствия. Это ж не персоналка. Валялся бы сейчас под днищем, разные дурацкие железки облизывал.
Все, что ни делается, заведомо к лучшему. Плоская мыслишка, но всем нам на плоскостях спокойней, равновесней что ли…
Вот и с Наташей ничего не вышло — не к лучшему ли? И чего это младшая Рокотова голову задурила? Со мной поигралась, а с Игорем сбежала. Куда сбежала? Зачем? От кого? Польстилась на нищего трубадура. Трубадура — э-ка дура… Вот и стишки пошли.