Скромница Эльза и ее личный раб

Саринова Елена

— Юник?

— Что?

— А если я напишу своей семье? У нас большие связи в Улисе. Попробуем расшевелить здешнюю городскую власть. Или своими силами.

— А если эти упыри из страха брата вашего прикончат? А? — вытаращил на меня глаза пацан. — Или его в ту пору в Зайре уж не будет?

— А где он бу-будет? — обомлела я в ответ.

Мальчишка хмыкнул. Не то снисходительно, не то с сочувствием. — Да в той же вон Омаде. Его могли загрузить на «Ушлый» еще зараньше Киша.

— А Киша то зачем туда?

— На продажу, как раба.

— Понятно, — ну, конечно! Будто мне и в самом деле всё «понятно»! Но, надо ж что-то в ответ протянуть многозначительно.

Однако, на Юника мое

«протягивание» подействовало, как щипок бодрящий в тыл — он тут же подскочил:

— Ну, раз так, что дальше делаем?

— Ты — не знаю, а я отчаливаю вслед.

— За «Ушлым»? — подбоченился малец. — Ну, мы так и думали. А, значит, уважаемая дирья, вставайте и вон там в зашторенном уголке переодевайтесь. Я с собой притащил ваши вещи с сумкой и того.

— Чего «того»? — взирая на героя снизу вверх, приподняла я брови.

— Экипаж готов и ждет. Вставайте, дирья. На рассвете из Ритского в Омаду уходит бриг «Красавчик». Там место для вас уже оговорено и пропитание на все три дня… Ну?

— Зубами гвозди гну… Как это странно всё.

И я тогда даже не догадывалась — до какой же степени все будет «странно»!

У пригласительной «красивой» вывески нас поджидали двое. И мне только в первое мгновенье показалось: я с ними незнакома обоими. Но, под тусклым фонарем в ночи блеснул всё тот же знатный нос и тот же… Гроб?! Правда с последним мы увиделись уже в закрытой вытянутой лодке, куда меня впихнули без реверансов и пожеланий в путь. А, кстати, по пути, мне, уже закупоренной в гробу, адир Садак устало и, постоянно отвлекаясь на гребца, попытался, все же, четко втолковать. Я в ответ слушала внимательно, прижавшись ухом к ближней стенке и раздраженно морщась на шумы. И наш диалог примерно выглядел вот так:

— Дирья Эльза, иначе вам нельзя. Вокруг полно не тех людей, а вы ушли от них, не попрощавшись.

Я, кстати, и с Юником не попрощалась и про матрасы с одеялами забыла, как только гроб увидела. И, благо, что он весь насквозь резной и застелен чем-то мягким. Но, лаком тут воняет несусветно. Бе-е. Недоработка для клиентов… О чем я думаю?

— … ты меня понял, Том? Аккуратно. Нам с борта помаячат. Жаль до рассвета не успели, по темени. Дирья Эльза, вы меня слышите?

— Угу.

— Мы вас по трапу открыто занесем. Физиономии наши с Томом не срисованы еще. А там, на «Красавчике», наш человек в мичманах. Он вас кормить подряжется и обустроит. Однако, до самого Олома, столицы ихней, из грузового трюма ни ногой. Вы меня слышите? А там уж мичман… Том, это наши. Не суетись. Команды потихоньку собираются и к обеду ждут отмашки… Дирья?

— Я слышу. Адир Садак, а что с теми двумя бойцами, что меня сопровождали?

— В лечебнице, дирья Эльза. Будут жить, но… это наше дело.

— Ясно. Сколько я вам за этот гроб должна?

— Нисколько. Я же вам сказал, что это — наше дело.

В общем всё. Это был полноценный развернутый ответ на вопрос: «Как я до жизни вот такой дошла?»…

ГЛАВА 8

Город Олом, столица Омады.

Серединная слобода.

В Оломе, столице Омады, городе возвышенном и сплошь терракотовом от обилия глины на стенах дворцов, домов и высоких заборах, задиристых птиц-петухов отродясь не водилось. Они не орали по утрам в первобытном инстинкте. Не носились по задворкам за курицами, гонимые им же. А все почему? В Оломе, столице Омады, почти в каждом дворе лениво прохаживались совершенно другие авторитеты, хохлатые однометки. Толстые, коротконогие и оттого неуклюжие, но с таким чарующим голоском, что ежегодные царские фестивали этих птиц собирали всю столицу и даже ее многолюдные окрестности.

Я ехала сейчас и слушала

их ранне-утренние распевки. При этом мстительно улыбаясь тому, что телега, на которой меня из самого Оломского порта везли (вместе с гробом, разумеется), издает такой раздирающе страдальческий скрип, что птицы моментально затыкаются. Птицы ошеломленно замолкают за своими толстыми терракотовыми стенами. Да так им и надо! Никогда их не любила. Особенно под соусом из сметаны.

Так продолжалось до той блаженной поры, когда телега, в последний раз дернулась и, издав прощальный забористый визг, наконец остановилась у нужного места. Местом этим в длинном уличном заборе выделялся четкий темный квадрат из двух высоких дверных створок, украшенных металлической ковкой. Я с тяжелым выдохом сползла с тележного борта и, рассеянно сделав знак вознице подождать, ухватилась за дверное кольцо, как за соломинку в морской жуткий шторм. Тут же после подобной ассоциации, к горлу подкатила привычная за последние дни дурнота. И я выдохнула еще раз, уже повиснув на тяжелом прохладном кольце… Секунда… Две… Три…Собраться и ударить им по мятой пластине три требовательных раза.

— Кто?! — очень скоро раздалось с другой дверной стороны на чистейшем омадийском.

— Вам ларь резной привезли! — ехидно уведомила я ту сторону на нем же.

И надо отдать должное невидимой незнакомке, пауза вновь продлилась недолго:

— А-а, какой такой ларь? Вара Риза ничего не заказывала! А что заказывала, то обратно в той же день и вернули! Так что тащите обратно свой трухлявый ларь и обманывайте им впредь беззубых церковных мышей!

— Да? — тут же вспомнила я их наглых родственниц с корабля, от коих все три дня отмахивалась найденной на свое счастье в грузовом трюме метлой, и из-за коих я в этом «ларе» практически проживала. — Он от мышей проверен уже, — глухо уведомила. — Так что, открывайте! — и пора заканчивать этот радостный бессмысленный балаган.

Однако, в помощь моей собеседнице через мгновение добавился еще один женский голос, гораздо более высокий и уверенный, от вибраций которого сердце мое тут же залилось нежнейшим сиропом:

— Что здесь происходит, Дизира? Ты перебудила полдома, а вар Рийк за столом выронил пиалу с горячей пеккой.

— А вот, вара Риза…

— Няня Риза! Нянюшка! — не выдержав, заорала я и подпрыгнула, держась за кольцо.

В следующее мгновенье правая дверная створка неотвратимо и, едва не наподдав мне по носу, распахнулась в полную свою ширь, и я увидела ее. Все такую же маленькую, теплую и мягко сдобную, с точно такими же темными усиками над строго поджатым узеньким ртом:

— Ляля?! Шох ты ж! А почему ты одна, по глазоньки в нашем вдовьем трауре и с… зайринским гробом?!..

Каюсь, я безмятежно уснула прямо в столовой на ворсистом диванчике. Не смотря на грандиозные свои планы и с мокрой еще после мытья головой на мягких нянюшкиных коленях. Как же я скучала по ним! По ней целиком. Целых шесть лет. С тех самых пор, как моя любимая «яня», все детство заменявшая нам с Эдваром любящих бабушек, была отослана родителями на свою родину и в материнское родовое гнездо. В общем-то неплохой вариант для бездетной ее. Это я сейчас своим взрослым и слегка циничным умом рассуждаю. Да еще самыми свежими наблюдениями за няней Ризой и одним серьезным таким мужчиной в зрелых годах, управляющим нашими родовыми омадийскими землями. Как его зовут? Вар Рийк. По росту и телосложению они с нянюшкой мало различны, а вот сросшиеся грозно брови у вара Рийка и челка темная дерзкая — как две чайки во время замаха крыла. Одна над другой. Прекрасная пара (это я не про брови и челку). Вот и сейчас эта прекрасная пара, прямо над ухом моим левым шепчется весьма экспрессивно, но слаженно. Однако, не тихо. Не тихо: