Скрытые долины
Шрифт:
Я как мог объяснил ему, что придётся сидеть в квартире безвылазно в течении двух недель, — как это ни горько, а нужно терпеть. Он кротко согласился с моими доводами, и даже высказал ту мысль, что лучше сидеть в тёплой квартире, чем лежать в холодном морге. Произнеся эти мудрые слова, он набычился, сунул руки в карманы и принялся ходить из комнаты в комнату, видимо, пытаясь таким образом скоротать время заключения. Я достал с антресолей подшивку журнала «Крокодил» за 1971 год и торжественно вручил ему. Ньюкантри слегка поворчал в том смысле, что смех не улучшает карму, но журналы схватил охотно. Через минуту он уже простодушно гоготал, разглядывая карикатуру на обложке: «Смотри, алкаша нарисовали! Вот назюзюкался, дурень!»
Прошли сутки, — сутки непрестанного Олежкиного нытья, ворчания, визга, хрюканья, топанья ногами… Ньюкантри бешено рвался на волю, — и не то, чтобы я так не выпускал его в город, — нет, он сам до дрожи боялся выходить, но в маленьком его сердце страх перед киллерами и жажда
— Олег! — говорил я кротко. — Ты забыл, что я тебя спасаю? Зачем ты портишь отношения со мной? Ты не боишься меня обидеть?
— А ты не обижайся! — рявкал он. — Не на что обижаться! На правду не обижаются! Я ничего такого не сказал! Я вообще сам с собой разговариваю, — а ты подслушиваешь мой разговор, — это подло! Мне тяжело, я не привык жить в клетке, я — вселенская душа!
— Послушай, вселенская душа, а как же ты неделю просидел в собственной квартире с обрезанным телефоном? Там ты на кого орал?
— Так то же была моя квартира! — Ньюкантри даже подпрыгивал на месте от возмущения. — Мой личный космос! Там все пропиталось моей эманацией! Я там — как в коконе Бауэра! Ах, ты не знаешь, что такое кокон Бауэра?!. Ужас… Где я очутился?..
— Ладно, великий махатма, я же тебя не держу. Хочешь выйти — выходи! Не думаю, что за дверью тебя ждёт засада. Выходи, выходи! Что же ты? Вперёд!
— Так ты, гонишь меня? — с тихой обидой говорил он. — Ты, значит, хочешь от меня отделаться? У тебя не хватает благородства довести дело до конца? Какой же ты мелкий!..
— Нет, Олег, что ты, я тебя не гоню… Погуляй и возвращайся! Ты же хотел свободы? — пользуйся. А сюда всегда можешь вернуться…
— Ага, вернуться… Ногами вперёд? Нет уж! — и он поглубже забивался в кресло, и смотрел на меня, как хорёк из норы: «Попробуй-ка, выцарапай меня отсюда!»
— Хорошо, — говорил я, — пойдём вместе! Я буду держать тебя за руку.
Он лишь горько кивал головой в ответ. Я продолжал:
— Тогда я пойду один, а ты здесь посиди.
Олег тяжело задумался, но от внезапного мозгового усилия у него тут же заболела голова и он согласился.
Вдруг в прихожей зазвонил телефон. Я испугался так, что даже присел: я был уверен, что это вновь звонят охотники на Ньюкантри. Увидев мой испуг, перепугался и Олег: соскочил с кресла и опрометью метнулся в ванную, словно решил, что бандиты смогут увидеть его через тяжёлую чёрную трубку нашего допотопного аппарата. Но это звонили люди не опасные, это звонил мой старый приятель, редактор стрельцовской молодёжки Станислав Носов. В прежние времена название у его газеты было самое немудрящее — «Стрельцовский комсомолец», а теперь её пышно именовали «Лудой Великой». Когда-то я пописывал в «Космомолец» и в «Луду», (пока там платили гонорары), и с Носовым был на самой короткой ноге. Оказывается, он умудрился заприметить меня в автобусном окошке, когда проезжал мимо на своей машине, и теперь хотел пригласить на праздник: «Луде Великой» исполнялось сто лет.
— Как это сто? — удился я. — Она же при советской власти возникла, в тридцатые годы…
— Так это «Комсомолец» возник при советской власти, а «Луда Великая» издавалась до революции, — пояснил Носов. — Приходи! Ты наш собственный петербургский корреспондент, тебе будет оказан особый почёт!
Я ответил что-то благожелательно-неопределённое, повесил трубку и снова снял её; палец мой сам собой начал набирать татьянин номер, язык мой сам собой пригласил её прогуляться по городу. И Татьяна после двух секунд колебаний согласилась.
ГЛАГОЛ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ. ДАРМА ПОЁТ ПЕСНЮ РАДОСТИ
Таня ждала меня в монастырском парке, на скамейке, упирающейся спинкой в недавно оштукатуренную, сияющую рафинадной белизной стену монастыря. По дрожкам парка лениво бродили узбеки с тачками, полными палой листвы.
— Хорошо тут!.. — вздохнула Татьяна, неотрывно смотря на противоположный берег Луды — холмистый и лесистый. — Я в детстве была в Крыму, — не помню, как это место называлось, — там тоже такие холмы, — высокие как горы… Здесь они, конечно, пониже слегка, но всё равно, очень похоже… Всё-таки я благодарна тебе за то, что ты открыл мне Стрельцов. Такое красивое место! И Васю я здесь встретила. Так что, не горюй: есть и в тебе польза.
Она сидела, засунув руки в карманы длинного, широкого светлого плаща, вытянув ноги в невероятно дорогих (это даже я понял) туфлях… На меня не смотрела, — смотрела на больно искрящуюся под вечерним солнцем Луду. Я сел рядом с ней.
— На машине приехала? — спросил я её. — Что у тебя? БМВ?
— Нет, я машину не вожу, — равнодушно ответила она. — Я ими брезгую… Понимаешь, однажды я поняла, что они похожи на жуков… Ты помнишь, я всегда насекомых боялась… А они — как жуки с твёрдыми спинками… Даже не жуки — клопы…