Скрытые долины
Шрифт:
Я усмехнулся:
— «Не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были!»
— Вот-вот! — обрадовалась она. — Отлично сказано! Кто это сказал?
Тысячу раз во время оно я по разным поводам повторял Татьяне эти слова Жуковского. Каждый раз она живо интересовалась авторством, и каждый раз тотчас забывала услышанное имя.
— Сергей Михалков! — сказал я.
— А-а… — протянула она с уважением. — Это который «Мойдодыра» написал? Ты шутишь, что ли?.. Ну тебя!.. Всё равно, сказано отлично: «Не тоскуй, что его нет, а радуйся, что был». Я не то, чтобы радуюсь… Я благодарна ему. Но вот он кончился. А я-то осталась. Мне ещё жить да жить, — понимаешь?.. Одна страница прочитана, нужно её перевернуть
— Конечно, помнит. А возьмёт ли? Кто её знает.
— Нет, нет, я выправлюсь, вот увидишь. Если не так, значит этак. И замуж выйду снова. Как ты думаешь, найду я себе жениха? Мне, кстати, не миллионер нужен, я теперь сама… Мне Вася все свои акции оставил, счёт свой на меня перевёл… Успел в последний момент… Я спокойно могу не работать, — но только я не могу не работать, я чахну, дома сидючи. Вяну-пропадаю… Так что…
С каждым новым словом она всё больше раскисала, и вот уже глаза увлажнились, вот и нос захюпал… Я с досадой понял, что глупо с моей стороны подбивать клинья ко вдове-миллионерше, потому встал и, не прощаясь, направился в прихожую. Она не особенно огорчилась, но побежала меня провожать. В дверях я обернулся, взглянул на трепещущее от скрытого плача лицо моей бывшей, разозлился, остро осознавая, что плачет она вовсе не по мне, и от злости поцеловал её в дрожащие губы. Она отпрянула, — но скорее от неожиданности, чем от возмущения, удивлённо похлопала глазами на меня и, наконец, сказала хриплым от слёз голосом:
— Ну всё, поцеловал, сделал своё чёрное дело, теперь можешь идти.
И почти вытолкала меня за дверь.
Я шёл домой не обнадёженным, не обласканным, — но счастливым. Я просто посмотрел на свою Таню, — и на первый раз мне хватило. Разумеется, я помнил, что моя жена была красива, — но я уже забыл до какой степени!.. Или она в самом деле похорошела за эти годы? Поистине, — как не удивиться, размышляя о мужской природе!.. Сто раз попадая то вонючую грязь, то в разъярённое пламя, перепачканные и обожжённые с ног до головы, избитые, изувеченные, мы и в сто первый раз выбирая между доброй дурнушкой и красивой стервой, неизменно берём красивую стерву, — и отказываемся признать этот выбор ошибкой. Решительно отказываемся! Некий внутренний голос упорно твердит нам: несмотря ни на что, мы правы, поступая так. А ведь Танька-то моя никогда стервой не была…
Как не удивиться, размышляя о женщинах!.. Наградите её всеми существующими под небом достоинствами: добротой, домовитостью, преданностью, сильным материнским инстинктом, умом, наконец, и образованностью, — весь этот блеск мгновенно и безнадёжно потускнеет, если скромно так добавить: «…но, к сожалению, с лица она страшненькая, и фигурка, знаете ли, не очень, и ножки кривые, — зато в остальном…»
Не подумайте, что такой взгляд свойственен лишь нашему развращённому веку. Увы, если внимательно присмотреться к истории, то поймёшь без труда, что во все времена первым вопросом о женщине был — «красива ли?» — и если нет, то все прочие вопросы отпадали тут же.
Удивительно и ещё раз удивительно! Ведь, если додумать эту мысль до конца, то поймёшь, что она может начисто уничтожить всякую этику, всякую систему нравственных ценностей! Если у половины человечества этика безжалостно порабощена эстетикой, то так ли уж всеобщи и (о, ужас!) так ли обязательны нравственные законы?..
Если всякая (вдумайтесь, — всякая!) женщина прекрасно знает, что добрая душа не даст ей ни шиша, что всё равно оценивать её будут только по внешности, исключительно по внешности, что всё
Но если вся нравственность, то, на чём мир стоит, — для неё лишь архитектурные излишества… Братцы, о какой моральной проповеди можно после этого говорить?!.
Или эстетика всё-таки выше этики, и красота есть сама себе правда, — она есть та же этика, но с другого конца? Ведь никто же не разгадал пока секрет красоты: почему нечто кажется нам красивым?
Красота — великая и страшная тайна, не раскрытая пока никем. И поистине, объяснять женскую (собственно, человеческую) красоту лишь сексапилом есть великий и непростительный грех. Видимо, придётся признать, что в красоте есть правда. Не «своя правда» — мелкая, домашняя, постельная, — а правда, как таковая. И более того. Красота есть правда.
А если, допустим, некая красивая Наташка Иванова исполнена в душе своей всяческих неправд, — то это её беда. Она не соответствует своей красоте, — тем страшнее будет ей казнь. Истинно так.
Женщина и возвеличена, и порабощена собственным телом. Это рабство не сломят никакие феминистки: оно вписано в суть вещей, и неизменяемо, как законы природы. Единственный способ для женской души вырваться на свободу из телесной клетки — материнство. Мать и дитя это только душа и душа: тело практически не участвует в их беседе. Эта любовь совершенно бестелесна, небесна и в полной мере свята, — и в то же время она не в шутку требует от женщины ума, воли, знаний, талантов, добродетели. Только материнство делает женщину человеком до конца.
А у Татьяны-то не было детей!.. В нашу бытность она очень хотела, чтобы так и продолжалось, — видимо, Васю она тоже настроила на соответствующий лад.
Дома меня встретил недавно проснувшийся Ньюкантри, встретил и взглянул на меня глазами судьи, выносящего смертный приговор:
— Ну, и что буду тут по-твоему делать? — спросил он жёстко. — Это же легче в тюрьме находиться! Я же тут за два дня иссохну!
— Так, — сказал я, оглядывая весёленькие обои и солнечные окна отцовской квартиры. — А у тебя есть иные предложения? Ты забыл, что за тобой охотятся? Что тебе нельзя носа высовывать?..
— Охотятся, охотятся! — в раздражении вскричал Олежка, тряся бородой. — Ну так что теперь?! Сдохнуть тут в глухомани? Мне скучно! Я так не привык!
— Посиди, почитай, — попросту предложил я, но встретил в ответ такую волну гнева, что испугался:
— Читать?! — мистер обозлился не на шутку. — Читать?! Да я давным-давно всё что нужно прочёл! Ещё в школе! А в Универе и сверх того добавил! Мне вредно засорять голову чужими мыслями! Я должен помнить свою мысль! Нельзя всю жизнь питаться готовым продуктом! Понаписали всякой дряни, — он широко повёл рукой в сторону туго набитых отцовских стеллажей, — и думают, что умные! Писать-то всякий сумеет, дело не хитрое, — я вон, девять книг написал… А интернет провести не могут! Как я буду без интернета? У тебя что отец — интернетом не пользуется?
— Не стоит так вопить, — заметил я. — Ты уже позавтракал?
— Как я мог позавтракать? Разве ты меня накормил?
— Я оставил тебе завтрак на кухне.
— Мне нельзя это есть! Мне нужна вегетарианская пища!
— Посыпь яичницу толчёной маниокой, — и вегитарианствуй, сколько влезет.
После завтрака Ньюкатри успокоился.
— Ты не сердись на меня! — сказал он миролюбиво. — Я всегда по утрам злой. Ничего не поделаешь, это уж натура такая. Чего люди обижаются, не понимаю, — я же отходчивый. Покричу-покричу, а через минуту успокоюсь и не помню из-за чего шумел.