Скрытые долины
Шрифт:
Молчание. Потом трубка осторожно спросила:
— Мы слышали, что вы с ним поссорились?
— Да?.. Слышали? Откуда? Когда поссорились?
— Это всем известно. Он нахамил вам прилюдно, — в Доме журналиста, — вы хотели его ударить, но вас удержали.
— Ах, да… Действительно… Но у нас с ним частенько такое случается… Я и не запоминаю…
— Почему же вы продолжаете с ним общаться?
— А я вот именно не продолжаю. Я уже год, как вы справедливо заметили, порвал с ним все отношения. И сейчас не знаю, где он. И не горю желанием узнать…
— Сергей Владимирович, — а мы как раз горим таким желанием. И если вам станет что-то известно о его нахождении, пожалуйста, потрудитесь сообщить нам. Вот телефон… Это очень важно. Пожалуйста, запишите…
— Хм… Ну, давайте, запишу.
— Мы знаем, что вы с ним постоянно ссоритесь, но с другой стороны — постоянно миритесь…
— Это не я мирюсь: это он всякий раз лезет со
— Мне кажется, вы догадываетесь, зачем мы звоним… Признайтесь. Вы даже не возмутились столь раннему звонку…
Я подумал и признался:
— Да, я слышал, что Олег кого-то сильно обидел, и теперь его ищут.
— Очень хорошо… Это мы его ищем — и рассматриваем все возможные варианты. Очень невелик шанс, что он укрылся у вас: вряд ли вы станете ему помогать, — но всё-таки такой шанс есть. Возможно, Новосёлов пошёл от противного: решил, что у вас его искать точно не будут. Сергей Владимирович, вы сказали мне правду? Его действительно нет в Стрельцове?
— Нет.
— Ладно. Мужчина отвечает за свои слова. Однако, если он всё-таки появится, — а мы считаем, что это возможно… Если он всё-таки появится, благоволите нам позвонить.
— А вам не кажется… Хм… Я не пылаю любовью к Ньюкантри. Я его терпеть не могу. Я сам бы его убил, честное слово. Но сдавать его кому-то…
— А у вас выхода нет, Сергей Владимирович. Если мы узнаем, что вы его прятали… что вы сейчас его прячете… вам будет так же нехорошо, как ему. А ему будет очень нехорошо. Вы подумайте об этом, Сергей Владимирович. Мы вас не торопим, — дело, в сущности, не горит… Мы пока поищем его в других местах — более вероятных, — а вы пока подумайте… Чего ради вам спасать этот мешок дерьма? Вы ещё не знаете, что он говорил о вас за глаза, какие сплетни про вас распускал…
— Ладно, довольно, довольно! — почти всерьёз рассердился я. — Сейчас его здесь нет! Нет и всё, и говорить не о чем.
— Да, да, мы уже слышали. Не нужно повторяться, это разрушает убедительность.
— Ну, а если он появится, то…
— То вы нам позвоните. Обязательно. И довольно на этом. Можете досматривать свои сны.
Я повесил трубку и сел на стул. Вот радость-то… Вот о чём я мечтал все эти годы: совершить подвиг во имя ближнего… Укрыть друга собственным телом. Чудесно! Пропади пропадом и Воробьёв, и Пирогов! Зачем я заговорил с ними, зачем впустил их, зачем вообще пришёл в редакцию в тот день?.. Я отправил паническую эсэмэску на секретный пироговский номер, и через полчаса Вовка отзвонился мне:
— Не надо истерик, Серый. Мы пустили их по ложному следу, — им придётся проверять эту ниточку не меньше месяца. Поживи с Ньюкантри недельки две, а потом пусть валит на все четыре стороны. Главное, чтобы его никто не видел у тебя, — тогда ты чист. Его ведь никто не видел?
— Да нет, — пока что.
— Ну и отлично! Не выпускай его за порог. А тех парней не бойся. Держи себя с ними понаглее: «не видел, не знаю, не понимаю!» У них сейчас просто возможности не будет приехать в Стрельцов, поверь мне. Это же не ЦРУ, не мафия, не какой-нибудь там разветвлённый бандитский клан, — силы-то их ограничены. И сейчас все эти силы направлены на другое… Они совершенно уверены, что тот путь намного вернее! Намного! Но, с другой стороны, и про Стрельцов не забывают, конечно… Это как у Остапа Бендера: шесть стульев уплыли на пароходе, один остался в Москве, и Бендер бросается за пароходом, — там шансов больше. Но на всякий случай они попытались на тебя надавить: вдруг ты вынесешь им Новосёлова на блюдечке?.. У самих-то руки-то коротки, не дотянуться. Вот и устроили психическую атаку. А ты не поддавайся.
— Слушай, а тебе-то какой резон рисковать за Олежку? Ты, вроде никогда не был его восторженным почитателем…
— Ну, понимаешь… Назвался груздем — полезай в кузов. И потом я, в отличии от тебя, никогда с ним не ссорился.
— Это потому, что вы почти не общались. Кстати, что это за люди? На бандитов, вроде, не похожи: лексикон не тот. Но серьёзные товарищи…
— Вот именно: серьёзные товарищи. Имей это в виду, а большего нам знать и не надо.
Я прошёл в маленькую комнату. Ньюкантри не разбудили звонки межгорода, он спал безмятежно и тихо. Поскольку здесь его храп никому помещать не мог, он и не храпел, — дышал ровно и чисто. Когда-то меня уверяли, будто взглянув на спящего, можно без труда понять его душу. Я пригляделся к белевшему в утреннем сумраке новосёловскому лицу, и с грустью понял, что если эта теория верна, то Олежка наш — ангел во плоти. За такого-то и жертвовать бы жизнью, — но мне почему-то не хотелось.
ГЛАГОЛ ТРИНАДЦАТЫЙ. ДРУГАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ УНЫ
Я никогда не звонил Татьяне в Стельцов, но помнил её местный телефон, как свой собственный, — шестизначный стрельцовский номер.
— Привет, — сказал я хрипло. — Узнаёшь? Я приехал в отпуск из Питера… Примешь в гости?
Она на секунду задумалась.
— Сергей, это ты, что ли? Ну надо же!.. Сто лет тебя не видела! Я в принципе не против, заходи. Да, правда, заходи: я сейчас одна сижу.
Я положил трубку. Вот тебе и раз, — ожидалось мне всё, что угодно: и злость, и раздражение, и презрительное равнодушие… Или наоборот: радость, волнение, надежда… Ничего подобного: Танька беззаботно щебетала в трубку, точно болтала с давней приятельницей, с прежней сослуживицей: «Сто лет не виделись! Заходи!» О чём это говорит? — о совершенном бесчувствии! Я для неё — пустое место, не напоминающее ни о любви, ни о вражде прежних дней!
Тем не менее, я стремительно собрался и со всех ног кинулся к дому Татьяны.
С Таней мы развелись пять лет назад. Я в то время работал на радио «Конкорд» одним из редакторов новостного отдела, а она вела на кабельном телевидении скромную программу для домохозяек, — оба наконец-то начали получать какие-то деньги, в доме завелась новая мебель, я сделал ремонт… Мне воображалось, что отныне всё пойдёт только к лучшему, но Танька доказала, что я ошибаюсь. Откуда-то выпорхнул этот сорокапятилетний отставник-подполковник и начал парить над моей женой, постепенно сужая круги. Я видел, на что он нацелился, видел всё с самого начала, но пальцем не пошевелил, чтобы пресечь его напор: я совершенно по-детски верил Таньке, и мнилось мне, что жена даётся человеку раз и навсегда, как мать, что никаких дополнительных усилий для сохранения союза прилагать не нужно, — такое во мне жило убеждение — не на уровне ума, конечно, а на уровне спинного мозга, однако, там оно сидело незыблемо. За такое душевное детство я и был наказан, — подробности этого наказания мне вспоминать не хочется. Бывший вояка увёл мою Таньку, увёз её от меня, и не куда-нибудь, а в мой родной Стрельцов! Вот подлость-то! Оказывается, у него здесь старушка-мама жила…