Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
Шрифт:
Чистоты, подобной сахаровской, не наблюдается.
Гавриил Попов — в ректорах таинственного Международного университета, город Москва. Университетские особняки — это бывшие дачи кремлевских руководителей в Кунцеве; роскошное место, потрясающий, как говорят нынче, кусок. Правда, удалось поучаствовать в перераспределении (так?) собственности не всем: неумелые так и остались у порога богатства (дальше их не пустили — или они сами не смогли, не так были воспитаны своими советскими родителями, чтобы без всяких моральных мучений поучаствовать в «большом хапке»).
Тут путь у каждого свой: перестройка была делом общим, зато конкретный результат у каждого индивидуальный.
Заметна смена профессиональных и жизненных интересов, а не только вытеснение с занимаемых политических позиций.
Элем Климов, например, так и не снимает
Ролан Быков тоже не снимал, но зато возглавил фонд, называвшийся первоначально, если мне не изменяет память, детским; вскоре крупными буквами в здании на Чистых прудах было вызолочено: «Фонд Ролана Быкова». Что, зачем, почем, почему?.. Не дает ответа.
В повестке дня «вневременного и чрезвычайного» были пункты, гласившие:
1) За что боролись?
2) На что напоролись?
После открытия шуточного съезда Горбачев дал слово Николаю Шмелеву, обозначив выступление последнего так: «Авансы и долги как форма жизни отечественной интеллигенции».
Смех смехом, капустник капустником, однако итоги деятельности, а не только размышлений бывших властителей дум, державших у экранов всю страну почище любых мыльных опер, грустные. Добиться они смогли с полным успехом только одного: компрометации своих идей и своих усилий по исправлению не туда зашедшего социализма. Сформулировал общую не сложную, но справедливую мысль академик В. Гольданский: «Все, что нам семьдесят лет говорили о социализме, оказалось ложью. Но то, как нам изображали капитализм, оказалось правдой». А Святослав Федоров и вовсе потребовал воссоздать СССР, расшифровав аббревиатуру как Союз Собственников Совладельцев России.
Шутка шуткой, как говорится у Петрушевской, однако с тоской и печалью говорили «бывшие» о том, что в нашем отечестве пошло-поехало не туда — и почему. Евтушенко прислал из-за океана «Февральские тезисы». Утверждая, что сегодня «в гражданской импотенции страна», бывший депутат задает и себе, и другим собратьям по съезду вопрос: «гак это мы надежды обманули или надежды обманули нас?»
Ответ на вопрос Евтушенко, вернее, приговор уже готов у другого постоянного автора «Московских новостей» конца 80-х, а ныне «Трибуна» (рубрика такая) Игоря Золотусского: «Я уверен, что Горбачев и Ельцин вряд ли когда-либо читали хотя бы Татищева, не говоря уже о Карамзине, Соловьеве и Ключевском, которые знали свой народ лучше большевистских или антибольшевистских теоретиков. Нигилизм последних (т. е. «антибольшевистских теоретиков»? — Н. И.)и породил перестройку, эту уличную девку истории…» (курсив мой. — Н. И.) («Кулиса ПГ», февраль 1998, № 4).
Нельзя не согласиться с тем, что сегодня мучительно грустно, да и стыдно вспоминать захваченность напрасными надеждами, — после теперешнего сознания утраты иллюзий.
Но гораздо более грустные мысли навевает поза, не скажу позиция, тех, кто «из сегодня» то время общих заблуждений и надежд брезгливо оплевывает, — как будто «их здесь не стояло». Стояло. Еще как стояло. Для «Московских новостей» статьи писали. И если уж перестройка — «уличная девка», то и они соблазнились.
Принципиальные профессиональные прокуроры от литературы, как правило, отличаются короткой памятью. Себя — из времени аккуратно вынимают. А еще и обстоятельства подправляют: таков механизм работы их памяти.
В той же заметке прокурор, по совместительству «трибун», не вспоминая свое сотрудничество с перестроечными «Московскими новостями», пишет о своих творческих контактах с небезызвестным АПН (Агентство Печати Новости), пропагандистской супермашиной ЦК-КГБ, которая, как известно, ничем для своих целей не брезговала. Задача у АПН была такая: и «дезу» запустить на кого потребуется, и «крышу» разведке предоставить, и мозги «розовой» западной интеллигенции поаккуратнее запудрить — многопрофильная была организация, как и все, впрочем, работающие на «зарубеж», от ССОД (бывшего ВОКС) до Иностранной комиссии Союза писателей. Представлять АПН оазисом в пустыне СССР для разработки смелых идей — это что-то совсем новенькое: «АПН, где заказывались и передавались на Запад статьи, которые нельзя было публиковать в советской печати»! Позвольте, если «заказывались», то уж понятно, с каким замыслом и умыслом. А если «заказывались» как бы не для советской печати, в особой обертке, то вдвойне омерзительно такой «заказ» обслуживать.
Было понятно, что на Западе пропаганду не любят, и поэтому нужно сочинить если что-то не антисоветское, то, по крайней мере, не очень и советское». То есть для того, чтобы «штампов» избежать, надо было поработать мозгами — чтобы соблюсти требования и провести линию АПН. А уж про то, что она была «не очень советской», пусть автор рассказывает совсем зеленым читателям.
Но вернемся от двух полярных оценок 1988-го — голосами «бывших» депутатов и голосом прокурора, «уличной девке»-перестройке приговор зачитывающего — к самому времени, участниками, а не только сторонними наблюдателями были и те и другие.
Шестидесятники были разными — скажем, диссиденты (как эмигранты, так и те, кто остались на родине) делились на либералов-«западников» и неославянофилов-«почвенников».
В датской Луизиане, неподалеку от Копенгагена, на одной из первых встреч интеллигенции эмиграции и «метрополии», вопрос об этом разделении и историческом его происхождении был задан — сейчас уж не припомню кем.
Встретились тогда в Луизиане в основном те, кого можно назвать, хотя и с натяжкой, шестидесятниками. Со стороны эмиграции — Василий Аксенов, Кронид Любарский, Борис Вайль, Анатолий Гладилин, Мария Розанова, Андрей Синявский и те, кто старше: Раиса Орлова, Лев Копелев, Ефим Эткинд. Со стороны «метрополии» — Галина Белая, Григорий Бакланов, Алексей Герман, Владимир Дудинцев, Фазиль Искандер, Юрий Афанасьев, Олег Попцов, Михаил Шатров. Сергея Есина датской стороне советская выделила «взамен» театрального режиссера Анатолия Васильева, который приехать не смог. Я себя чувствовала на этой встрече представителем «младшей», не шестидесятнической группы.
Конечно же, поколение шестидесятников составляли люди разных судеб, и между депутатом Юрием Афанасьевым, главным редактором журнала «Сельская молодежь» Олегом Попцовым и политэмигрантом Кронидом Любарским, отсидевшим несколько лет в лагерях за свои «стилистические расхождения» с советской властью Андреем Синявским, подробности суда над которым прекрасно помнили советские писатели, проходила более чем определенная граница. Но, как оказалось, отнюдь не пропасть. Шестидесятничество ведь больше, чем идеология: образ мыслей, иногда явных, норой — тайных, вернее, потаенных, и диапазон шестидесятничества велик, что и продемонстрировала и луизианская конференция, и само господство шестидесятников на страницах журналов и газет в качестве главных идеологов перестройки (в дальнейшем, уже в начале девяностых, те, кто годились шестидесятникам в сыновья, всласть отыграются за былое их «господство»).
Кстати, Михаил Шатров, единственный из участников луизианской встречи, упорно промолчит все дни ее работы. Ни монолога, ни участия в диалоге, споре, полемике… Совершенно иная стратегия поведения: может быть, уже тогда Шатрова увлекала мысль не столько о литературе, не об интеллигенции, а о строительстве, скажем, колоссального культурного центра, которым он и займется в девяностые.
То, как встреча организовывалась, тоже заслуживает упоминания: это тоже литература, сюжет времени, и весьма показательный. Решение — окончательное — об участии во встрече советских писателей и «деятелей культуры» принимал сам Егор Кузьмич Лигачев, влиятельнейший член Политбюро, консерватор, «уравновешивавший» партийного либерала и, как потом оказалось, расстригу Александра Николаевича Яковлева. Зарубежные паспорта и билеты участники встречи смогли получить только накануне отлета вечером, а перед тем — часов около шести — ожидающих документы в предбаннике иностранной комиссии Союза писателей пригласил к себе на инструктаж сам Владимир Васильевич Карпов. Сидение было недолгим, но по атмосфере многозначительным. «Ну, сами знаете, как себя вести и что говорить, — заключил в конце затянувшейся паузы секретарь союза. — Чего уж я буду вас учить…» После столь серьезного напутствия писатели с облегчением отправились домой, а наутро — вернее, за ланчем — встретились в Луизиане со своими коллегами из русского зарубежья, прилетевшими накануне.