Скупые годы
Шрифт:
В самый разгар работы перед Витькиным носом неожиданно шлепнулся увесистый кусок выгрызенного подсолнуха.
Схватив ком земли, Витька настороженно обернулся. В это время кто-то крепко схватил его сзади. Витька извернулся, вырвался и, недовольный, отбросил ком в сторону.
Перед ним в коротком поношенном платье стояла Люська.
– Чего кидаешься?
Люська засмеялась и бросила Витьке в лицо семечком.
Витька грубо оттолкнул ее в сторону.
– Не мешай.
– Ну подумаешь, работник.
–
– Не уйду.
– Нет, уйдешь.
– Нет, не уйду.
– Уйдешь.
– Нет.
Витька замахнулся лопатой.
– Злюка!
– вскрикнула Люська, показала Витьке язык и порхнула за угол дома.
Витька швырнул в нее ком земли и, что-то ворча, принялся за работу.
Солнце быстро опускалось к горизонту. Скоро пригонят стадо. Мы торопились. Люська появилась опять. На этот раз она чему-то рассмеялась и снова, показав нам язык, умчалась вдоль улицы в нижний конец.
Я положил последнюю жердь. Витька завалил ее землей, и в конюшне стало полутемно.
Вдруг я услышал, как Витьку кто-то позвал.
– Письмо, письмо, письмо!
– что есть мочи закричал он.
Потом я услышал глухой удаляющийся топот ног. Витька куда-то убежал. Я толкнул дверь. Заперто. Прислушался. Тишина. Заглянул в тусклое, маленькое окно. Никого нет.
"Кто-нибудь шутит", - мелькнуло у меня в голове, и, желая узнать точно кто, я пустился на хитрость. Нарочно сильно толкнул несколько раз дверь и прислонил ухо к щели, надеясь услышать затаенный шепот или смех.
Время шло, а во дворе стояла прежняя тишина.
"Значит, никого нет", - испуганно подумал я и, заметив мелькнувшую в окне тень, радостный кинулся к нему. По земляному навалу медленно спускалась курица.
Обиженный, я снова метнулся к двери, ухватился, дернул и с оторвавшейся ржавой ручкой в руках грохнулся на пол. Вскочил, размахнулся и с отчаяния хотел было запустить ручку в маленькое окно, но передумал. Выбраться через него невозможно.
Западня. Надо было ждать, когда мать возвратится с работы. С трудом удерживая подступившие слезы, я тяжело упал в угол на солому.
Сырой, холодный мрак заволакивал тусклое окно конюшни. Мне становилось жутко. Я напряженно прислушивался к каждому шороху. На улице мычали коровы, блеяли ягнята, отбившиеся от старой овцы.
Скрип половиц коридора. Я встрепенулся, подскочил к двери и начал барабанить по ней кулаками и кричать.
– Куда тебя, окаянный, занесло, - негодовала мать, - как ты туда попал?
Я рассказал. Мать обвела взглядом отремонтированную конюшню и уже ласково спросила:
– А как же скотина?
– Найду, - уверенно выпалил я, хотя хорошо знал, что это не так-то просто сделать.
– Смотри найди. А то сейчас осень, волки могут разорвать, напутствовала мать.
Я выбежал на улицу и остановился.
Куда, в какую
Темно. Пройду сначала садами вдоль деревни, а обратно под горой огородами. Овцы где-нибудь здесь.
Меж толстых кряжистых стволов яблонь и груш бродит холодная, осенняя тишина.
Кое-где пискнет вспугнутая синичка - и снова тишина. Только под ногами как-то особенно громко, по-осеннему, шуршат листья.
Сады кончаются. Я встревоженный перехожу на другую сторону деревни, спускаюсь под гору и начинаю обшаривать пустые огороды. В них кое-где небольшими кучками пасутся овцы, но все не наши.
Измученный, я уже без стеснения во все горло кричу: "Барашка, барашка, барашка!" Но все напрасно. Вот уж наш дом, огород, баня. Овец не нашел. Тревога. Медленно подхожу к плетню. И вдруг радостно протираю глаза. В нашем огороде спокойно, обгладывая кочерыжки, бродят наши овцы и теленок. Я могу их свободно загнать во двор сам, но мне хочется обрадовать мать, и, кидаясь к окну, я кричу:
– Мама, открывай!
Слышатся шаги, стук запора, скрип ворот.
– А корову?
– спрашивает мать.
– Что мне, разорваться, что ли? Не могу же я все сразу, - обиженно отвечаю я и отправляюсь на поиски коровы.
Эту блудню скоро не найдешь. И искать ее надо подальше от деревни или на колхозном огороде, где во множестве валяются листья капусты, свеклы, или на картофельном поле, на котором кое-где остались неубранными небольшие груды мелкой картошки, или на озими. Колхозный огород ближе всего, и я тороплюсь туда. Уже стемнело совсем. Под ногами ничего не видно. Блуждая меж гряд, я оступаюсь, путаюсь в сухом бурьяне, часто падаю.
За огородом глухо шумит лес.
Я останавливаюсь и боязливо прислушиваюсь.
Нет, здесь коров нет. На всякий случай несмело зову:
– Зорька, Зорька, Зорька.
"Му-у-у", - раздалось где-то в стороне, на картофельном поле. Я бегу туда.
– Зорька, Зорька, Зорька.
А откуда-то из темноты слышится еще один мальчишеский голос.
– Буренка, Буренка, Буренка, - жалобно тянет он.
"Му-у", - протяжно отвечает темнота.
Я спешу. Неожиданно падаю в овраг, с трудом пробираюсь сквозь заросли репейника и снова кричу:
– Зорька, Зорька, Зорька.
"Му-у-у", - откликается корова совсем рядом.
И тут же слышу:
– Это ты, Вова?
– Да, - отвечаю я, узнав по голосу одноклассника Тольку Храмова.
– На озимь беги, - советует он, - там какие-то две коровы ходят. А это моя.
– Вижу, что твоя, - недовольно бормочу я в ответ, хотя абсолютно ничего не вижу.
Поднимаюсь в гору на озимь. Впереди слышится разговор двух женщин.
Я останавливаюсь. Разговор приближается. Вдруг на горизонте, разрезая темноту, вспыхивает столб света.