Скутаревский

Леонов Леонид Максимович

– Нет... но я, знаешь ли, обойдусь.

И, намелко разорвав записку, вспомнил очень своевременно, что Черимов уже давно ждет его дома. Поспешность, с которой он стал прощаться, показалась Петрыгину просто неприличной:

– Оставайся хоть чай-то пить. Не берешь денег - ну и черт с тобой: в другом месте достанешь. А такого меду... Эх, оба мы старики, а о ревматизмах-то еще и не поговорили!

– Нет уж... там у меня, дома, делегация еще ждет, забыл совсем.

Он лгал, не заботясь о правдоподобности: лишь бы выбраться из болота; он лгал, - он уже перешагнул, зажмурясь, через то красное и спутанное, что громоздилось на воображаемых рельсах... Уходя, он оглянулся в последний раз. Комната была квадратна и казалась

нежилой. Тусклый свет еле пробивался сквозь матерчатый абажур. Мертвый корректный человек внушительно смотрел из рамы вослед уходящему, и у Скутаревского надолго осталось клейкое впечатление, точно спина его измазана известкой. Вот тогда-то, на его удачу, точно дождичком спрыснуло, и подвернулись сани, нагруженные яблочным ароматом.

ГЛАВА 19

Женя скоро ушла. И как только остались одни, Черимов прямиком пошел на беседу, которая вдруг по наитию пришла ему в разум. Долго и сперва беспорядочно он вьюнил по околицам и начал издалека - о той же сибирской торфянке, но с тем различием, что секреты были, хоть и без его помощи, уже разгаданы. Пожалуй даже, секрет разгадался сам собой: крайние, почти штурмовые формы принимала в стране классовая борьба. Правда, многое объяснялось пока или дурачеством, или анекдотическим головотяпством, которое, конечно, также входило в организованный план интоксикации народного хозяйства. Черимов выразился приблизительно так:

– Я уловил наконец то, на что вы намекали тогда Кунаеву, Сергей Андреич. Я выверил все и нашел ту дырку, куда частично утекала наша энергия и деньги.
– Слово "я" прозвучало здесь множественно.
– Все расчеты и варианты в сметном и материальном планах были составлены теоретически правильно, но у меня имеется целая вереница особых фактов, которые я могу представить в любое время. А если принять во внимание, что Брюхе дал некоторые указания...
– и стал закуривать, и спички у него не зажигались. "Этими вещами не шутят, товарищ!" - строго вставил Скутаревский и сам удивился, как искренне это у него вышло.
– ...дал указания на Ивана Петровича, который является частым гостем Петрыгина...

– ...и вашим!
– вставил еще Скутаревский; он ничего еще не знал о происшедшем мордобое.

Возможно, Черимов и впрямь не слышал его реплик.

– Арсений же доводится племянником инженеру Петрыгину и, больше того, по службе подчинен ему.

– А я ему довожусь отцом. А вы мне приятелем, как преждевременно толкуют некоторые. А Матвей Никеич дядькой вам... Этак вокруг земного шара объехать можно в поисках злодея, молодой человек.

– Арсения видели в театре с одним дипломатическим, так сказать, человеком.

Скутаревский вспыхнул:

– Вы... вы сами следили за ним, товарищ заместитель мой, или поручали третьему лицу?

Как бы утеряв свою дерзость, Черимов угрюмо разглядывал рыжие, всегда рыжие ботинки Скутаревского. Глупо было рассчитывать на интимную близость с этим тяжеловесным чужаком. И не то чтоб обида, а просто стыдно ему стало за прежнюю искренность, которая родилась в его неизвращенном сердце. Потом, прищурясь, он перевел глаза в окно, но скулы его дрожали.

– Я ничего не покрывал, - глухо сказал Скутаревский.
– Мнение свое я записал особо.

– Да, но вы зашифровали его... чтобы впоследствии иметь отговорку.

– Чушь!
– завопил Скутаревский, сжимая кулаки.
– Вздор... я только не делал выводов, но это мое человеческое право.

И хотя бесконечно тошны были Черимову такие собеседованья, он шел на все, только чтоб добиться уверенности в чистоте самого Скутаревского.

– Давайте в упор, лицо на лицо, Сергей Андреич!.. Думаете, меньшая на вас лежит ответственность, чем на мне? Потомками с вас спросится больше, потому что вы можете больше, и вы это знаете. Я говорю на том самом языке, на котором вы настаиваете. И кроме всего...
– он

усмехнулся почти вызывающе, - вы достаточно скомпрометированы в глазах всей этой шпаны своей работой для советской власти. А ведь всегда труднее платить по запущенному счету.

– Я не понимаю, - заворочался Скутаревский, увертываясь от пронзительной этой откровенности.
– Я хочу сказать, например, что всего полтора часа назад я сам был у Петрыгина, имейте это в виду.
– Все недоставало в разговоре какой-то последней точки, и он с маху поставил ее: - Вы сознательно включили в эту темную... да, т е м н у ю цепь Арсения?

Подтверждалась давняя черимовская теория: старая мораль, основанная на рабском, нечестном сострадании к человеку, весь комплекс старинных и ложных представлений о дружбе, родстве и общественных отношениях мешает Скутаревскому вести свою, правильную, линию в этом деле. Порою трудно приходилось старику, как четвероногому - сразу ходить на двух, и вот, вглядываясь в учителя, почти шептал ему ученик: "Смелее, милый... сегодня ты еще споткнешься, но завтра это станет твоим рефлексом". Теперь все становилось ясно: "Сын мой, он сын мне и даже больше, чем я сам..." кричали сухие, скоробленные листья по осени, скутаревские слова.

– С Арсением я буду говорить особо, если он захочет. Сперва я хотел о вас. Передавали, что вы собирались опротестовать станцию?

– Да... но, к сожалению, я мало смыслю в этом деле.

– А если бы вы, при равных условиях, были в партии?
– резво бежал Черимов, и собеседник одышливо следовал за ним.

– Но я и не состою в партии.

– А почему, что вам мешает? Вот Петрыгин, например, подал же заявление о приеме.

Скутаревский дико взглянул на Черимова; теперь он сидел весь накренясь вперед, точно врытый в землю по пояс, он рвался из нее наружу. Чаще, чем могли предположить окружающие, он задавал себе тот же вопрос, когда пускался в некоторые мысленные странствия за пределы своего ремесла. Должно быть, в том и состоит трагедия всякого учителя - с радостью и ужасом взирать на опережающего и вот уже ведущего ученика.

– Не принимайте, не надо... гоните его!
– Он спохватился и закусил губу.
– Я могу отвечать только за себя. Видите ли, для вас смолоду не было другого пути; для меня же э т о только завершение огромных бурь, смещений и катастроф... которые, черт возьми, может, и не произошли? И потом, разве вы думаете, что партбилет оправдает мое научное бесплодие? Он сводил проблему опять-таки к личной своей драме.
– Но, странно, я волнуюсь сейчас, как тогда, когда говорил с Лениным!
– заключил он потерянно.

То была, конечно, правда - для него, для Скутаревского, каким он был, - и штурм прекратился. Черимов умолк, чтоб позже - а теперь он знал наперечет уязвимые минуты Скутаревского - возобновить атаку. Потом он спросил тихо, потому что это нужно было не только для него, и он не надеялся получить ответ:

– Это не допрос... но зачем вы все-таки ходили к Петрыгину?

...и вот тогда-то случилось - выслушав до конца, Черимов предложил учителю переехать к нему во флигель. Сергею Андреичу доставались две, вернее - полторы комнаты, потому что одна была совсем плохонькая и угловая, вполне пригодная, однако, для человека, который дни свои проводит вне дома. Сам он соглашался потесниться в соседнюю такую же; при том ограниченном количестве вещей, каким он обходился в жизни, это не составляло для него затруднений. В его конфузливом предложении, сделанном легко и с дружескою прямотой, заключался блистательный выход из положения. Сергей Андреич заволновался, жал ему руки, отдавил ногу впопыхах, допытывался - какой ему смысл вселять к себе такого живучего беспокойного старика, и, в заключение, сунул в карман коробку сигар, подарок одного заморского коллеги. Черимов сигар не курил и коробку взял с намерением порадовать при случае Федьку.