Сквозь свинцовую вьюгу
Шрифт:
Обо мне Щапов отозвался однажды так:
— Здорово получается! Беспартийный красноармеец, но вместе с партией работает. Одно дело делает. Очень хорошо.
* * *
В разгаре лето сорок второго года. Тревожные приходят сводки. Вооруженные до зубов фашистские полчища рвутся на восток, подходят к Сталинграду. Когда же остановят их?
Родина-мать! Сколько раз за твою многовековую историю злые недруги терзали тебя, испепеляли огнем твои города и села, в полон брали твоих сынов и дочерей. Помнишь ты и лютые татарские орды, и немецких псов-рыцарей, и наполеоновское нашествие. Трудно приходилось тебе в кровавое лихолетье, ох как трудно! Но ты не сдавалась,
Каждое утро мы наперебой спрашиваем политрука роты старшего политрука Солдатенкова, что там на фронте? Но, глядя на его строгое, сосредоточенное лицо, на чересчур спокойные, медлительные движения руки, достающей из планшетки вчетверо сложенный лист, наперед знаем, что новости неважные.
У политрука своя особая манера читать сводку Советского информбюро. Прочтет одну строчку, другую, а потом прокомментирует.
Как теперь, помню его глуховатый, чуть с хрипотцой голос:
— «Наши войска оставили ряд населенных пунктов, отошли на новые оборонительные рубежи». — И комментирует: — А рубежи эти для немцев — могила. И возят они с собой целый похоронный реквизит: гробы, деревянные кресты. Каждого фашиста Гитлер обязательно наградит крестом. Кому железный, кому деревянный.
На лицах ребят появились улыбки.
— «Гитлеровцы хотят любой ценой захватить Сталинград», — продолжал читать политрук. И тут же добавлял: — На Москве фюрер обжегся, не видать бесноватому и Сталинграда как своих ушей.
За время формирования дивизия, как снежный ком, обрастала, людьми, пополнялась вооружением, боеприпасами.
Поговаривают, что нас скоро отправят на передовую. Куда — неизвестно. Пока же мы совершаем ночные марши по азимуту, ползаем по-пластунски, учимся меткой стрельбе. С нами занимается командир взвода младший лейтенант Волобуев. Нередко и сам командир роты. Поздно вечером возвращаемся в свою «казарму» и, наскоро перекусив «шрапнельной» похлебки, засыпаем мертвым сном.
Нужно признаться, учимся мы без большого желания. Некоторые открыто ворчат: «Лучше бы отдохнуть в тылу, чем бесцельно ползать по грязи. На фронте научимся». Прошло не так много времени, и мы убедились, насколько правильно поступал командир, властно пресекая наше нытье. Страшно подумать, что произошло бы, выйди мы на поле боя неподготовленными. Перестрелял бы нас опытный противник, как куропаток.
Стоят безоблачные летние дни. В короткие минуты перекура растягиваемся на мягкой прохладной траве где-нибудь под кустом. Солнце палит зверски. Небо знойное, белесое и, кажется, само пышет жаром. В духовитом разнотравье неистово звенят кузнечики, неуемные пчелы хлопотливо перелетают с цветка на цветок. И думается, что в мире нет ни грохота войны, ни увечий, ни смерти.
Леша Давыдин мечтательно вздыхает:
— Эх, паря, помахать бы сейчас литовочкой. В колхозе самый покос. Размахнешься — ж-ж-жик! А трава как пахнет...
— Жук земляной! Покосник! — ворчит Бархотенко. Этот хорошо сложенный черноволосый солдат ловок, строен, подтянут. Но вечно чем-то недоволен. — О фронте треба думать, а не о траве. И якого биса мы сидим здесь который месяц, нияк не разумию. Робим разные артикулы с ружьем. Вперед — коли, назад — коли. От кавалерии закройся... Там люди кровь проливают, а мы, як сычи, сидим. В солдатики играем. Надоело!
Перед тем как попасть в разведку, Бардотенко находился в стрелковом
Глаза Давыдина щурятся от улыбки.
— Ты, Петро, — советует он, — напиши рапорт комдиву. Так, мол, и так. Разведчик я храбрый, и нет у меня никакого желания в тылу кантоваться. Хочу совершать подвиги. Уважьте мою просьбу и пошлите досрочно на передовую. И завтра, увидишь, пришлют самолет за тобой.
Солдаты хохочут.
К нам подходит Ягодкин, тоненький, невысокий, но красивый боец, напоминающий подростка. Обмундирование на нем, начиная с вылинявшей гимнастерки и кончая кожаными сапогами, ладно пригнано, словно шито по мерке. Из-под небрежно заломленной набок пилотки выглядывает золотистый чуб. Ягодкин успел побывать на передовой, с месяц «отбухал» в полковой разведке и с тех пор начал выказывать полное пренебрежение к солдатам-пехотинцам.
— Не слушай их, Бархотенко, — говорит он, садясь на траву. — Пускай себе смеются. Увидим, какие на фронте будут. Кое-кому нравится здесь сидеть. Ползают до седьмого пота, а попадут на передовую — первая пуля им.
— Теперь, паря, не знаешь, кого первого за упокой поминать, — спокойно возражает Давыдин. — А тебе, Ягодкин, напрямик скажу, кого пуля сразу находит — вертлявых да шалопутных.
Спокойный и уравновешенный Давыдин явно недолюбливает хвастливого и самоуверенного Ягодкина. Тот же считает Давыдина простоватым и недалеким, хотя Алексей числится на хорошем счету в роте, и лейтенант нередко ставит его в пример другим.
— А тебе какое дело, вертлявый или не вертлявый? — дерзко вскинул брови Ягодкин. — Лучше на себя взгляни. Облом сибирский. Впору вместо пожарной каланчи поставить. Ты одно запомни, что Юрий Ягодкин призвание имеет к разведке, талант у него к ней сызмальства. Скажем, туговато у нас с харчами...
— Не спорю. В этом деле смекалки у тебя хоть отбавляй. Харч ты всегда достанешь, — спокойно произнес Давыдин.
Позади нас слышится глуховатый голос:
— Интеграл икс в степени эм бэ икс равен...
Оглядываемся: растянувшись на траве, Кезин колдует над своими задачами. Правой рукой он чертит в воздухе какие-то замысловатые знаки. Мы еле удерживаемся от смеха.
— Попадем на передовую, «академик» наш теоремы будет немцам доказывать, — говорит Ягодкин.
Раздается дружный смех. Приподняв голову, Кезин растерянно оглядывается, не понимая, в чем дело.
Новички тянутся к Ягодкину. Бархотенко подражает ему во всем. Даже пилотку начал носить по-ягодкински, набекрень. Командир отделения старший сержант Дорохин сделал ему замечание. Бархотенко сердито выпалил:
— Пехотинцев хотите из нас зробить? — И с явной неохотой поправил пилотку.
Как-то я слышал от Дорохина:
— Горек будет нам этот Ягодкин. Хлебнем с ним беды.
Так оно вскоре и случилось. В середине июля начались дивизионные учения и, как назло, хлынули дожди. В палатках лужи, притулиться негде. На проселочных дорогах — непролазная грязь.
Как-то в такую мокрую погоду забуксовала машина с продуктами. Делать нечего. Пришлось потуже подтянуть ремни и ждать. Сидим, обсушиваемся у костров. Бархотенко, как всегда, с Ягодкиным. Во время привала на окраине деревушки они вдвоем успели забежать в одну избу. Вышли оттуда сияющие, довольные: под мышкой несли какие-то свертки. Сейчас, разложив костер, принялись поджаривать в котелке яичницу с салом. Вокруг разносился аппетитный запах. У нас текли слюнки. Откуда у них такое лакомство? Ягодкин весело прищелкивал языком.