Сквозь тернии
Шрифт:
Потом Схрон полез щипаться, отчего Яська и вовсе позабыл его рассказ.
...Он, конечно, не верил, что закопают, но на душе всё равно повисла какая-то неприятная тяжесть, словно уже закопали. Точнее закапывают, отчего с каждым новым шорохом земли, становится труднее дышать!
А вес на груди всё больше и больше...
Яська понял, что если продолжит размышлять на эту тему и дальше, то попросту задохнётся!
Забыв про кладбище, двинули на «базу».
Яська знал это место – старая школьная котельная. После строительства новой, в ней хранили всевозможную школьную утварь, которую хоть и списали, но выкидывать всё же не спешили – мало ли что.
Однако за людей по-своему распорядилась стихия.
Прошлой зимой в здании прорвало
Котельная ещё в бытность складом не внушала особенного доверия – в плане устойчивости. Сквозь рыжую извёстку на стенах проступал рыхлый красный кирпич. Он крошился от одного прикосновения, так что порою Яське казалось, что поскреби он ногтём более терпеливо и тщательно в одном месте, возможно, удастся так просто преодолеть стену: без дверей, окон и прочего. Он словно уже тогда догадывался, что подобное и впрямь возможно, только несколько иначе.
В огромных окнах – их три и все с лицевой стороны – ровными рядами были уложены блоки из зелёного стекла. Если присмотреться к осколкам, что валялись под ногами в несчитанном количестве, то можно было различить внутри каждого кристаллика нехитрый узор, как в мозаике или пазле. Узоры эти не были однородными – по крайней мере, вида три Яська тогда точно определил. Объединяла же странные блоки гладкая внешняя поверхность и зеленоватый оттенок граней.
Яська невольно вздрогнул. Кажется, до сих пор в карманах курточки побрякивает парочка рельефных стёклышек – на одном узор в форме звёздочки, а на другом множество многогранников, вроде пчелиных сот.
«Опять эти многогранники!»
Яська тут же скользнул пальчиками в карманы – и впрямь, вот они, знакомые грани, лежат, дожидаясь назначенного часа. Отчего-то так захотелось их достать, подержать в кулаках, погреть, а потом посмотреть на зимнее небо... какое оно не такое, когда смотришь через толстое стекло. Но нет же, сейчас даже не стоит пытаться – вмиг отнимут, да и «маминой мулей» обзовут в придачу. Не без того.
Яська глянул на огромные деревянные ворота, что заменяли двери. Правая створка перекосилась на одной петле – другая и вовсе лопнула, – отчего образовалась щель, постепенно расширяющаяся книзу. Щеколда с амбарным замком висела просто для красоты – понятное дело, что на старую котельную попросту наплевали, как, собственно, и на затопленный склад. Теперь здание интересовало вовсе не завучей или учителей; оно приманивало совершенно иной контингент – забулдыг, подобных Ищенко, и прочих нелюдей. Им тут и впрямь было самое место! Подальше от нормальных людей и дневного света – ну как-то не вязалось и то, и другое с постоянно ухмыляющимися рожами, которым лишь бы ничего не делать – только мучить, унижать, да издеваться. По крайней мере, не вязалось в Яськиной голове... а как там у других, кто его знает.
Вокруг здания торчали трубы прежней теплотрассы. Они походили на обгорелые человеческие кости. Обтягивавшую их «плоть» растащили хищники. Рубероид – достался малышне и завхозу Кириллу Захаровичу. Первая опять же резвилась у костров, подбрасывая мелкие кусочки – «гори-гори ясно!» – в огонь, а второй заделал кусками, что побольше, крышу собственного сарая, в котором хранил рыболовецкую снасть. Кирилл Захарович не являлся заядлым рыболовом, он был просто куркуль, – так однажды заметил Шмыга. А потом добавил, что большую часть своей жизни теперешний завхоз оттарабанил прапорщиком в какой-то захудалой уральской части под Челябинском. Так что по сроку службы положено тащить домой всё подряд, не зависимо от того, нужна данная конкретная вещь или же нет.
За стекловатой приехали строители в толстых тулупах. Смотали потрескивающее убранство,
Все знают, что прозвище не возникает на пустом месте, само по себе, вот и случай с Димкой исключением не стал. Носился Димка вечно с развязанными шнурками, отчего и страдал – причём прозвище оказалось самым безобидным наказанием за хроническую невнимательность. Синяки, болячки, кровоподтёки – чего только не было на Димкиных локотках и коленях, потому что «зашнуровывался» он носом вперёд регулярно. Падал и не желал исправляться. В итоге получил своего персонального «лишаёнка». Да так, что и впрямь не позавидуешь!
Пару слов о «лишаёнке». Пытка эта возникла естественно с появлением Ищенко и его сотоварищей. Скорее даже не возникла, а эволюционировала из таких общеизвестных подколов, как «слива» или «крапивка». Последние две не являлись чем-то из разряда вон выходящим – так, просто, чтобы развлечь и себя, и товарищей, когда уж ну совсем скучно. «Лишаёнка» же, по сравнению со «сливой» и «крапивкой», казалась чуть ли не высшей мерой наказания. По крайней мере, после всего произошедшего со Шнурком. Однако поначалу всё было чинно – ну, огреют куском стекловаты по незащищённым ладоням или коленками, да и отпустят чесаться по добру, по здорову – не орать же на весь двор, будто тебя в девичий туалет затолкали или прилюдно истязали почём зря. Но после случая со Шнурком все не на шутку насторожились.
В тот злополучный для себя день Димка по обыкновению забыл завязать на кедах шнурки. Естественно полетел. Только не на твёрдый асфальт, не в лужу и даже не в кабинет к Дим Дымычу – случалось и такое, – а прямиком на покуривающего у теплотрассы Чичу. Тот то ли не ожидал, то ли ничего не видел, то ли до последнего оставался уверенным, что с ним, с Чичей, на территории школы не может случиться ничего такого непредвиденного. Так или иначе, врезался в него Шнурок на полном ходу, да так, что полетел Чича своей наглой рожей прямиком на укутанные стекловатой трубы. Вполне возможно, если бы просто звезданулся об голый металл, Димка бы ещё и отделался малой кровью, а так... Шнурка потом вываляли в той же стекловате, да так, что «скорую» в школу вызывать пришлось. Естественно, пронесло обе стороны. Шнурку прописали какую-то вонючую мазь, отчего он буквально сразу же превратился в Стельку, а про конфликт и вовсе никто ничего не узнал – решили, что Димка в очередной раз удачно «зашнуровался». Впрочем, так и было.
На секунду Яське сделалось страшно, – а что если и его сейчас, как Шнурка или Стельку? Хотя... Он вновь глянул на почерневший металл, что торчал из земли суставчатыми коленями. Тут уж лучше просто голышом привязать – и того хлеще выйдет. Как он сам однажды по лёгкому морозцу катался на санках и зачем-то решился лизнуть обледеневший полоз. Слава богу, языком прикоснуться не успел – прилип растопыренными губами, словно в безудержном поцелуе. Ясик-губасик! А когда все во дворе принялись смеяться и тыкать пальцами, Ясик-губасик естественно заревел и ринулся прочь.
Крови тогда натекло столько, что дворник дядя Паша наутро был вынужден посыпать место Яськиного жертвоприношения песком из пожарного щита. А то ранние прохожие задавали слишком много вопросов. Ну очень много. О том, как в тот вечер успокаивали и лечили его самого, не хотелось даже вспоминать. Кажется, мама тогда впервые в жизни произнесла ту самую фразу, которая в дальнейшем переросла в крылатую: «Ну горе, а не ребёнок!»
Хотя так, думается, у всех.
Яська снова вздохнул. Да нет, и это тоже навряд ли. Мороза как такового и нету. По крайней мере, не прилипнуть так основательно. А смотреть на то, как кто-то медленно синеет у тебя на глазах, по крайней мере, противно, хотя и в духе садиста Схрона.