Слабая женщина, склонная к меланхолии

Волчок Ирина

Ася опять отвернулась к двери и стала прислушиваться, что там делается. А слышала Гонсалеса. Он говорил тихо, почти шепотом, а она все равно слышала. Нельзя, чтобы такие слова слышали посторонние. Но если она выйдет из палаты, сюда, чего доброго, тут же вопрется автоматчик. Черт их знает, какие у них правила и инструкции. Приходилось слушать.

— Мамочка, — говорил Гонсалес мягким, теплым, не своим голосом. — Мамочка моя любимая, ты не беспокойся, со мной правда все в порядке… Какое там ранение, ерунда, царапина, через пару дней заживет… Да папа тебе потом сам расскажет. Ты лучше о себе расскажи… Все равно… Что-нибудь. Я голос твой послушать хочу… Да нет,

правда все хорошо. Тут такие врачи — обалдеть! Когда все закончится, я тебя обязательно с ними познакомлю. И с колдуньей тоже. Это я с ее телефона звоню. Представляешь? Пришла в палату, ментов выгнала, а мне телефон дала! Мамочка, ты не болей, пожалуйста, я все время о тебе думаю, так беспокоюсь… Я-то что, у меня все нормально… Да правда нормально, что ты глупости всякие выдумываешь!.. Нет, не мерзну… Папа свитер принес, да… В обтяжку, представляешь? Я немножко поправился… Ну еще бы, на таких-то харчах… Да нет, я не шучу, очень хорошо кормят… Как в санатории. Даже охрана вся поправилась. Они мечтают меня тут подольше подержать, чтобы самим подкормиться на халяву. Ты не смейся, это чистая правда. Ну, хочешь, колдунью спроси, она тебе подтвердит… Она здесь, в палате… Возле двери на шухере стоит. Ничего я не выдумываю… Конечно. Ты только не бойся ничего. Мамочка, не болей, пожалуйста. Я тебя очень люблю. Да, и тетю Тому тоже. Спасибо, и ей привет… Не знаю. Но если не получится — это ничего… Я тогда напишу… А ты вообще лучше всех. И самая красивая… И самая умная… И самая добрая… Я тебя очень сильно люблю. Очень-очень… Не болей, пожалуйста, мамочка, ты только не болей — и все будет хорошо.

За дверью послышались приближающиеся голоса. Ася оглянулась, увидела лицо Гонсалеса и неожиданно для себя сказала:

— Скажите, что потом позвоните. А то сейчас уже майор вернется.

— Мам, я потом позвоню, — послушно повторил Гонсалес. — Не знаю, как получится… Это же случайно получилось. Как подарок… Или ты сама колдунье позвонишь, она тебе все расскажет. Командир, ведь ты не против?… Мамочка, она не против. Ну все, до свидания, а то сейчас придут уже, до свидания, я тебя люблю, до свидания…

Голоса за дверью были уже совсем рядом. Ася шагнула к Гонсалесу, вынула телефон из его руки и сунула в карман робы. Гонсалес сидел неподвижно, серьезно смотрел на нее блестящим зеленым глазом, дернул кадыком и с видимым трудом сказал:

— Командир!.. Спасибо, командир. Ты хороший человечек. Жив буду — не забуду.

— Обязательно забудете, — вспомнила Ася любимую присказку Плотникова. — Все всегда всё забывают. И вы забудете. Это не предосудительно и даже правильно. Закон природы.

— А я не забуду, — упрямо сказал Гонсалес и впервые улыбнулся уже знакомой ей насмешливой улыбкой. — Я против закона попру. Мне не привыкать.

— Босыми ногами — по холодному полу! — возмутилась Ася, услышав, как открывается дверь. — Это как называется? Вы что, больной, заболеть хотите? И загубить всю работу Плотникова?… И перезаразить все отделение какой-нибудь респираторной инфекцией? Как будто нам мало карантина по поводу… — Ася вдруг вспомнила, что не знает, какой повод нашла Светка для объявления карантина, и зловеще закончила: — По поводу другой инфекции!

Гонсалес засмеялся, свалился на кровать и задрал ноги на спинку.

— О чем беседа? — ревниво спросил Тугарин, входя в палату за Людой. — Мы там мебель таскали, а они тут веселятся… Хорошо некоторые умеют устраиваться.

— А давай местами поменяемся, — с готовностью предложил Гонсалес и опять засмеялся. — Я тебя браслетами к койке пристегну. А? Соглашайся, начальник,

хоть выспишься разок как следует… Хотя тебя и пристегивать без толку. Ты либо браслеты порвешь, либо койку разломаешь. Либо вместе с койкой попрешься долг исполнять. Интересно — койка в дверь пролезет? Да пролезет, куда она денется… Раз уж ты пролезаешь, так койка и подавно пролезет. Командир, ты не представляешь, какая у майора сила? Как у танка. Наверное, он даже со мной справиться смог бы… Конечно, после соответствующей подготовки. И после того, как хорошенько выспится.

— И после того, как у тебя глаз совсем заживет, — добавил Тугарин. — Слышал, что Ася Пална говорила? Никаких физических нагрузок. А то она расстроится. И хоть носки надень, что ли… Генерал тебе даже шерстяные привез, а ты опять босиком. Правда простудишься еще. Только этого нам не хватало.

Гонсалес повернул голову на подушке, изумленно глянул на Тугарина, задумчиво сказал:

— Гуманист. Почему тебя до сих пор не уволили, майор? Совсем вас там кадровый голод затрепал? Ладно, надену я носки. Хотя сроду не простужался. Ну раз уж Ася Пална может расстроиться — надену, чего уж там… Знаешь, майор, я тоже Асю Палну обожаю. Особенно когда она веснушки не пудрит. По-моему, она их никогда не пудрит. А в первый раз зачем-то соврала. Командир, ты зачем врала, что веснушки запудриваешь?

Люда, до сих пор с жадным интересом слушавшая этот диалог, посуровела и сочла нужным вмешаться:

— Ты чего это грубишь? Ты кому это грубишь? Совсем больной, что ли? Ася Пална никогда не врет!

— В тот раз соврала, — призналась Ася с покаянным видом. — От неожиданности. Не поверила, что глаз на первой перевязке уже так видит. Думала, что больной про веснушки — так, случайное попадание… Ну и решила с толку сбить. Контрольный тест.

Гонсалес и Тугарин переглянулись с одинаковым выражением лица типа «вот верь им после этого». Люде это не понравилось.

— Ася Пална, — с подчеркнутым пиететом сказала она, сердито поглядывая то на больного, то на его сторожа. — Я все назначения выполнила. Готова остаться здесь и наблюдать за порядком. Валентина Митрофановна тоже готова. Какие будут распоряжения?

— Да ну их, с их порядком вообще, — сказала Ася и за локоть повела Люду к двери. — Пусть сами справляются, раз такие сильные. У Валентины Митрофановны с лежачими забот полно. А мы — слабые женщины, да? Вот и пошли чай пить, раз такое дело.

Люда заметно удивилась, но по привычке сказала:

— Есть!

Гонсалес и Тугарин почти одинаково засмеялись. Автоматчик поднялся со стула, с интересом заглянул в палату, заулыбался. Веселится и ликует весь народ. Наверное, не так уж все опасно, как рассказывал Тугарин. Вон они все какие спокойные. И даже легкомысленные. Нарочно запугали слабую женщину, а теперь, наверное, над ней же и смеются. А она поверила и теперь только об этом и думает. Не о том, что смеются, а о том, что опасно… А чего тревожиться-то? На всех дверях — засовы, на всех окнах — сигнализация, на всех этажах — автоматчики. Граница на замке.

Ася сидела в ординаторской, пила чай, рассеянно, слушала Люду, которая горестно рассказывала о новом знакомом — опять рыжем, это уже даже не смешно, — мысленно уговаривала себя, что тревожиться совершенно не о чем, а сама тревожилась. Поглядывала на черный телефон — именно этот телефон будет звонить, если поступит сообщение о том, что везут экстренного. Телефон не звенел. Тьфу-тьфу-тьфу. Но вообще-то когда и звенел — она так не тревожилась. Наверное, это страшилки, которые рассказывал Тугарин, ей вконец нервы растрепали.