Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник
Шрифт:
— Красота всегда одна и едина! Лишь проявления ее многообразны!
— Тебе виднее, ты философ. А я в красоте не шибко разбираюсь. В женской тем более, — улыбнулся Андрей.
— А тут еще одна форма красоты явилась! Я имею в виду Магдалину. Она, в общем-то, не так уж и красива от природы. И некоторые, может быть, скажут: а что в ней красивого? Рот — слишком крупный и чувственный. Глаза — темные и круглые. Волосы чересчур черные. И на их фоне слишком белая кожа — матовая, как слоновая кость…
— Магдалина — красивая женщина. И ты сейчас красивую женщину описываешь.
— Я не о том, Андрей! — нетерпеливо
— Красиво говоришь, — вздохнул Андрей. — А Магдалина?
— Что Магдалина? — как будто не понял Филипп.
— Ты только двух женщин описал. А про третью забыл. Что с Магдалиной происходит?
Филипп помолчал и вдруг всполошился:
— Ты сбил меня своими вопросами! Я не про женщин. Я хотел спросить… То есть я начал тебе рассказывать, что когда мы остановились на вершине, на той площадке, на которой мы всегда останавливаемся и смотрим вниз на Город, потому что такая красота открывается взгляду, что невозможно не остановиться и не насладиться… А потом подошли женщины, и я стал любоваться ими… И вдруг услышал, как кто-то из учеников воскликнул: «Учитель! Учитель плачет!..» А я и не видел — я в другую сторону смотрел. А когда обернулся, Он уже со всех сторон был облеплен учениками.
— И я не мог к Нему протолкнуться… Ты случайно не видел? Он действительно плакал?! — спросил Филипп.
Андрей сперва посмотрел в небо, прищурился и наморщил лоб, затем тряхнул головой, разгладил лоб, глянул на Филиппа и, похоже, собирался ему ответить. Но Филипп уже сам говорил:
— Понимаешь, все говорили по-разному. Фома утверждал, что видел только несколько слез. Они, дескать, набухли у Него в глазах и выкатились на щеку одна за другой. При этом Учитель ничего не сказал… Я расспросил Иуду, и тот сказал, что Учитель плакал навзрыд, что слезы ручьями текли по его лицу. И тоже молчал… А Матфей утверждал, что Он произнес какие-то скорбные слова, но слов этих Матфей не расслышал, и очень жалеет, что стоял далеко и не смог записать, что Он говорил… На развилке я догнал Малого, обратился к нему с тем же вопросом. А он как набросился на меня: «Кто тебе сказал, что Он плакал?! Пророк никогда не плачет! Враги Его будут плакать — это точно! Кровавыми слезами будут рыдать! Когда придут рати, окружат их со всех сторон, разграбят и разорят, жен и детей перебьют и камня на камне не оставят!..» При этом он так страшно глянул на меня, словно я и есть главный враг Иисуса Учителя.
— Прости его. Он добрый человек. Но часто бывает несдержанным… Он очень любит Иисуса, — сказал Андрей.
— Бог с тобой, я ни на кого не обижаюсь. Я просто пытаюсь узнать, как было на самом деле… Ты-то что видел?
Андрей снова наморщил лоб и вновь посмотрел
— Лукан! Подойди к нам, пожалуйста!
И тотчас от шеренги учеников отделился и стал догонять апостолов молодой человек, одетый по-иудейски, но лицом похожий на грека.
— Ты звал меня, брат Андрей? — учтиво спросил он.
— Лукан, расскажи брату Филиппу, что сказал Господин наш, когда заплакал на горе.
И юноша стал рассказывать с тем легким, но всегда заметным акцентом, с которым обычно говорят люди греческого происхождения, даже если они родились в иудействе и греками себя не считают:
— Господин обратился к Городу и сказал: «Если бы и ты, Иерусалим, хотя бы сегодня узнал о том, что служит миру твоему! Но и сейчас это скрыто от глаз твоих. Посему настанут дни, когда враги окружат тебя, обложат окопами, разорят тебя, убьют детей твоих и камня на камне в тебе не оставят. За то, что ты не узнал времени посещения твоего…» Я хорошо слышал и точно передаю вам слова Господина, — добавил юноша.
— Да, память у Лукана отменная, — подтвердил Андрей.
— И Он плакал?
— Плакал, брат Филипп, — сказал Лукан.
— Значит, Малый тоже слышал, — задумчиво произнес Филипп. — И поэтому вдруг заговорил про какие-то рати, осаду и гибель города. Он цитировал мне Учителя… Но Малый утверждает, что Он не плакал! — вдруг с досадой воскликнул Филипп.
— Плакал, брат Филипп. Я видел, — повторил молодой человек.
— На Лукана можно положиться. Он памятливый и внимательный, — сказал Андрей и бережно погладил юношу по плечу огромной своей ручищей.
Филипп чуть приподнял плечи, втянул в них голову и тоскливо прошептал:
— Не понимаю.
— Я тоже сперва не понял, — признался Андрей и участливо посмотрел на Филиппа. — Но, пока мы шли, стал расспрашивать, собирать мнения.
— Не понимаю, почему сегодня? — сказал Филипп.
— Матфей говорит, что в древних пророчествах эти осады и разрушения предсказаны. И некоторые уже сбылись. А некоторые вроде бы только еще ожидают…
— Я только один раз видел Его плачущим, — не слушая, проговорил Филипп. — Когда умер Лазарь. Но тогда все плакали. Тогда было о чем скорбеть!
— Иуда, — продолжал Андрей, — Иуда, который шел рядом, обратил внимание на то, что Господин наш сказал «и ты»… «И ты» — значит, не только Иерусалим, не только город, но и кто-то другой. Может быть, это о нас речь. Мы тоже ничего не знаем. «Сокрыто от глаз наших». И заплакал Он, потому что жалко нас стало. А может быть, и Себя самого жалко… Так Иуда считает…
— Плакать сейчас, когда вокруг такая Красота, такой Свет!.. Когда приблизилось Царство Божие! — воскликнул Филипп. А Андрей сказал:
— Фома знаешь как понял? Когда Лукан пересказал ему слова Господина нашего, потому что Фома их не слышал, Фома обратил внимание на выражение «…что служит миру твоему». Только вера служит миру. Вера приносит плод. Без веры всё бесплодно. Бесплодна была смоковница. И вот, взглянул Господин наш на Город и увидел, что он тоже бесплоден, потому что нет в нем веры… Так Фома понимает.
Чем дальше Андрей говорил, тем больше как бы приосанивался и исполнялся достоинством, из деревенского увальня превращался в эдакого степенного толковника и проповедника.