Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник
Шрифт:
Но в последний момент понял, что кричать ему не нужно, потому что люди вокруг уже перестали смеяться и улюлюкать и под сводами портика воцарилась внезапная тишина.
Филипп увидел, что Петр пытается снять с торговки натиснутую на ее голову клетку, что Зилот нагнулся и поднимает с пола брошенное копье. А позади них в окружении учеников-охранников стоит Иисус и смотрит, как показалось Филиппу, прямо на него и только на него.
— Возьмите это отсюда и дом Отца Моего не делайте домом торговли, — прозвучал голос.
И в первый момент Филипп не понял, кому этот голос принадлежит.
Голуби сперва кружили над Храмом. Затем три птицы отделились от общей стаи и полетели на запад: сначала над городским предместьем в сторону Горы Черепов, а от нее, от Голгофы, повернули на юг, пролетели над водоемом Езекии, над Яффскими воротами, над западной стеной дворца Ирода Великого и опустились в дальнем саду, позади претория, возле беседки, увитой диким виноградом.
Глава пятнадцатая
СТРАННЫЙ СОН
Три вырвавшихся на свободу голубя пролетели над Верхним городом и опустились на смоковницу в дальнем саду дворца Ирода Великого, неподалеку от беседки, увитой диким виноградом.
Два человека возлежали на ложах перед низким столиком. Один был молод и голубоглаз, другой — заметно постарше, с пепельного цвета волосами и с морщинами на лбу. Оба одеты были по-домашнему. На молодом была шелковая римская туника, на пожилом — грубый греческий хитон. Первого звали Луций Понтий Пилат, второго — Корнелий Афраний Максим.
Видно было, что они недавно разместились на ложах и только что отпустили слуг, которые накрыли им завтрак.
Пилат смотрел на прилетевших голубей, то ли улыбаясь, то ли просто щурясь от солнца, а Максим внимательно и словно растерянно разглядывал стоявшие на столе кушанья.
— Голуби, — задумчиво произнес Пилат, и на щеках у него появились две ласковые ямочки.
А Максим осторожно дотронулся до серебряной чаши, медленно провел пальцем по ее тонкому ободу и удивленно спросил:
— Капуста?
— Красивые птицы, — ответил Пилат. — На мой взгляд, их справедливо называют птицами сладострастия.
— Зачем ты велел подать капусту? — спросил Максим, не отрывая взгляда от изысканно сервированного стола.
— Ты что, не любишь голубей? Тебя, наверное, раздражает их назойливое воркование? — в свою очередь спросил Пилат.
— Я всех птиц люблю… Но больше других мне нравятся воробьи, — с неохотой ответил Максим.
— Воробьи? Воробей — тоже птица Венеры. И раз ты любишь воробьев, голуби тоже должны тебе нравиться, — сказал Пилат.
— А это никак улитки в вине? — спросил Максим, переводя взгляд на плоскую хрустальную вазу, в которой что-то чернело и плавало.
— Но почему три голубя? Голуби обычно парами летают. И вон, явно влюбленная парочка прилетела… Спрашивается — зачем третий лишний за ней увязался? — спросил Пилат.
И тут оба возлежавших, словно по команде, повернулись наконец друг к другу и замолчали, друг друга внимательно разглядывая.
Первым нарушил молчание Пилат.
— Обычно Эпикур объясняет свойства и достоинства кушаний, — заговорил префект Иудеи. — Но сегодня я просил его не выходить к столу. Так что придется
— Знаю, — откликнулся начальник службы безопасности. — Однажды он попросил меня достать ему капусту с Кавказских гор, используя мои армянские каналы…
— Вот видишь! — радостно воскликнул Пилат. — А ты удивляешься!
— Я не привязанности к капусте твоего повара удивляюсь, — ответил Максим. — Я несколько удивлен, что ты угощаешь меня капустой на завтрак. Я ведь не в первый раз с тобой завтракаю, и мне прекрасно известны твои утренние меню.
— Да, сегодня совершенно особенное меню! — радостно откликнулся Пилат. — Насколько я понимаю, капуста приготовлена по рецепту Катона Старшего. Листья высушены и политы подслащенным уксусом. К кушанью прибавлены сухая мята, рута, толченый кишнец и ароматическая соль… Начни с капусты, Максим. Эпикур утверждает, что это блюдо надо есть утром, и непременно натощак. Оно оздоровляет желудок, устраняет резь в глазах, а также излечивает меланхолию, сердцебиение, болезни печени и легких… И что-то еще исцеляет, что Эпикур перечислял мне, да я запамятовал.
— Немудрено запамятовать, когда ты перечислил почти все болезни, — сказал Максим и попытался улыбнуться.
— Не все, не все! — торопливо воскликнул Пилат и продолжил: — Я о спазмах в кишечнике и о тяжести в желудке не помянул. И вот, как раз для этих бедствий Эпикур приготовил нам улиток. Они черные, потому что их сперва варили в воде, затем жарили на угольях и только потом залили косским вином… Ты ведь любишь белое косское вино, Корнелий?
— Мне больше по душе красное хиосское. Но утром, как ты знаешь, я никогда не пью вина. И ты никогда не пьешь вина за завтраком, Луций.
— Но красное хиосское с такими улитками не совместимо! — испуганно воскликнул и наморщил лоб Пилат. — А белое хиосское очень грубое на вкус. Мы его не держим.
— Белое хиосское мне тоже не нравится, — заметил Максим, и только теперь на лице у него получилась улыбка, но какая-то вялая и усталая.
— Но я ведь не прошу тебя пить вино! Попробуй только улиток… И обязательно отведай бульон из старого петуха. Эпикур утверждает, что этого петуха он специально выписал из Галлии. Видишь, даже горшок, в который налит бульон, имеет на себе галльский орнамент… Горшок точно из Галлии! Клянусь Дедалом! Или кем там еще клянутся горшечники?
— А старый петух от чего лечит? — спросил Максим.
— От очень многих болезней. Но прежде всего от переутомления и головной боли, — ответил Пилат.
Максим перестал улыбаться, некоторое время молча разглядывал подбородок префекта Иудеи, а затем отвел взгляд в сторону и, глядя на смоковницу, на которой по-прежнему сидели голуби, тихо спросил:
— А откуда ты знаешь, что у меня в последнее время часто болит голова?
— У тебя не только голова болит, Максим. У тебя также часто возникает резь в глазах, и желудок у тебя пошаливает… Ты слишком много работаешь, Корнелий, и совсем не бережешь свое здоровье.