Сладкий роман
Шрифт:
– Вилли погиб. А у меня все нормально.
– С трудом проговорила Дикси.
– Вот и отлично, детка. В общем - я не в претензии. Каждый зарабатывает, чем может. Извини, меня здесь рвут на части. Гуд бай, я позвоню тебе, когда буду в Париже ...
Она слушала короткие гудки в трубке. Ни слез, ни отчаяния, ни злости. Вырвала из сердца и забыла. Даже совсем не больно. Каменная, холодная, совсем бесчувственная Дикси. Теперь можно достать журнал "Film" и спокойно прочесть бравурную статью про Алана Герта, cнявшего трехчасовой проблемный фильм. Много фотографий самого режиссера и кадров из его полу документальной ленты - беженцы, пленники, жертвы террористов,
А вот и он сам - мужественное, загорелое лицо, жесткая выгоревшая шевелюра, прищуренные голубые глаза смотрят прямо в объектив.
– Ну, что Ал, ты тоже не пропустил горяченькие фильмы с Дикси или вовсе забыл про меня ? Хотелось бы все-таки знать, что я значила для тебя, "жених". ...
– Дикси взяла листок с американским телефоном Ала, который с трудом разыскала накануне. Но длинный зуммер мог звучать в трубке бесконечно - никто не собирался откликаться на призыв Дикси. Никому не нужна. Никому. Ну что ж - так ещё проще уходить из этого мира.
Оставалось последнее - избавиться от следов опостылевшей жизни. Дикси составила короткую записку, в которой распорядилась передать унаследованную ею квартиру Алленов в фонд "Приюта", где умерла Сесиль. На этом деловая часть распоряжения имуществом заканчивалась. Распахнув шкафы, она вывалила на пол их содержимое, а затем рассортировала на три кучки - Лоле, в фонд беженцев, на помойку.
Все что предназначалось Лоле - самое лучшее из оставшихся вещей Дикси - поместилось в одном чемодане.
– Я уезжаю, старушка, хочу оставить дом пустым. Им займутся агенты, чтобы сдать в аренду. Не могу расплатиться с тобой, уж прости. Здесь в чемодане кое-что из моих тряпочек и кружевные скатерти бабушки - она ими очень дорожила. Прекрати делать страшные глаза : меня ждут в Америке, контракт подписан, а деньги в аванс дадут только на месте. Просто не верится - работа в Голливуде!
– Дикси лихорадочно тараторила, боясь не справится с последней ролью.
– А куда тебе позвонить, если что, если вдруг со мной что-то случится?
– Лола разрыдалась, содрогаясь всем телом. Ее вытянувшееся страдальческое лицо казалось даже красивым - туземное божество, отлитое из темной бронзы.
– Потом, потом, старушка. Я позвоню сама. Да иди же ты - у меня нет времени и столько дел...
... Не спеша, старательно, Дикси произвела ревизию шкафчиков в ванной комнате. Собрала в пластиковые пакеты то, что когда-то украшало её жизнь баночки крема, полупустые флаконы духов, шампуней, щеточки, заколки, зеркальца. В холодной опустевшей комнате осталось лишь полотенце и тюбик зубной пасты.
Значительно больнее было расставаться с милыми мелочами, оставшимися от прежних Алленов. Их Дикси не тронула - пусть дом останется таким, как был до нее. Вот только картины исчезли, и разбилась китайская ваза. А ещё пятна на стенах, прожженная дыра на ковре и расползшиеся от старости занавески ...
– это и будет память о Дикси. Дикси Девизо, которой, наверно, никогда и не было...
Однажды, в середине яркого, cолнечного апреля, Дикси выжала на зубную щетку остатки пасты и замерла, ощущая во рту знакомый мятный вкус. Чистить зубы в последний раз! Это так торжественно. Выжатый тюбик сигналил : время колебаний истекло, пора принимать решение.
Дикси пошла на кухню, оттягивая последний шаг.
"Ну вот !
– она улыбнулась, вертя в руке пустую банку кофе.
– Значит все решено за меня".
В
Крупный пушистый шмель влетевший в кухонное окно, отчаянно бился в складках старенькой клетчатой занавески. Дикси пошире распахнула раму и впервые в жизни дотронулась до страшного насекомого : осторожно подхватив его, выпустила на волю. Шмель не ужалил и она слегка помахала левой рукой исчезнувшему в апрельской синеве счастливцу. Правая рука, крепко сжимала флакон с желтыми пилюлями, дарящими забвение.
В полутемном зале Лаборатории экспериментального кино накурено до рези в глазах. Кондиционеры задохнулись, а семеро мужчин едва живы, не скрывая отвращения друг к другу, а главное, к Шефу, восседавшему в центре. Заза сознательно позволил группе распоясаться - вволю курить и свободно выражать свое мнение по поводу перспектив Лаборатории. Иллюзия коллегиальности на первом этапе поможет добиться желаемого единства в финале - когда все они будут повязаны кровью. Вот тогда - то и припомнит им Заза сегодняшний боевой задор.
После бури невнятного галдежа с маханием рук, стуком кулака об стол и даже попыткой рвать на себе волосы одного из дискутирующих, повисла напряженная тишина. Нарушить такую тишину противнее, чем разбить амфору в Национальном музее или наступить на дремлющую черепаху. Но Шеф продолжил как ни в чем не бывало таким радостным голосом, будто только что вошел в аудиторию утренне-свежих студентов с лекцией о ненормативной лексике на киноэкране. Заза Тино счел, наконец возможным изложить "великолепной восьмерке" генеральный план Лаборатории экспериментального кино.
– Друзья мои ! Все, что вы тут наговорили - крик распятой души. Души, заплутавшей в сомнениях, - начал он сладким тоном проповедника.
– Мы с господином Хоганом много думали о перспективах киноискусства, о той спасительной миссии, которую взял на себя передовой отряд экспериментаторов - мы с вами, коллеги. И вот каков итог этих не простых размышлений... Заза вздохнул, выдержал задумчивую паузу и вдохновенно продолжил:
– Наступает время чистоты, эпоха возврата вечных ценностей. Тоска по возвышенному, по душевной прозрачности понятна каждому. Даже если он ни бельмеса не смыслит в наших делах. Ему - обыкновенному зрителю, обрыдли наркоманы, трансвеститы, гении садизма, обретающиеся во дворцах или на свалках, оргии, маньяки, вампиры. Но он не клюнет и на грубую блесну "высоких чувств". Ему не нужны суррогаты ! ( Шеф категорически погрозил указательным пальцем. ) Ему нужна, до конвульсий, до рези в кишках настоящая большая любовь.
Руффо Хоган робко поднял два пальца, заявляя желание высказаться. Пятна румянца покрыли пухлое, улыбающееся лицо "стервятника". Все с облегчением поняли, что совещание вышло на последний, умиротворяющий и всепрощающий круг. Финальный хоровод в "8 с половиной".
– Мы договорились не осуждать нравственную сторону наших исканий. Герой Золя в романе "Творчество" спешил набросать портрет умирающего сына, а гениальный Вайда показал уже давным-давно, что настоящий художник способен выворачивать себя наизнанку и предлагать потроха покупателям. Помните кадр из его ленты "Все на продажу"? Режиссер снимает маленькой камерой свое разбитое, окровавленное лицо. Он чувствует - зрителя способна задеть только эта последняя правда. Новый этап эволюции искусства неизбежно вырастет из скрещивания божественного и дьявольского, симбиоза преступности и святости...