Сладкий роман

Бояджиева Мила

– Я никогда не учила языка специально, разве только в школе и колледже. Но приходилось много работать и общаться с иностранцами. Как-то сам по себе появился английский, итальянский, немецкий. Конечно, я говорю плохо, не совсем правильно, но ведь главное: мы сидим и беседуем!

– Именно! Мы сидим и беседуем!
– с удовольствием повторил Майкл фразу с интонационной точностью и с осознанием невероятности обозначенного ею факта.

Когда он улыбался, лицо казалось славным и не таким уж мятым. А руки, теребившие салфетку с веселеньким пожеланием приятного аппетита,

были просто великолепны.

– Знаете, Дикси, я смотрю на эту розовую салфеточку с наивной и стандартной для этих мест надписью, а мне хочется спрятать её в карман и забрать - как воспоминание о другой цивилизации... Где люди считают друг друга людьми, или хотя бы изображают это, черт подери...

– Вы явно делаете успехи, Майкл. Наши упражнения в языке достигли таких высот, что мы можем решить, когда направиться в Россию. А главное, стоит ли это делать?

Стараясь понять смысл моей фразы, он прищурился:

– Вы сомневаетесь, стоит ли принимать всерьез последнюю волю покойной?

– Я, в сущности, не знала Клавдию. А московских родственников - тем более. Они вряд ли обрадуются, увидев какую-то чужую, заезжую даму.

– Зря вы, Дикси. Покойная выразила свою волю и мы должны её выполнить. Возможно, это важнее для нас, чем для Клавдии и погребенных в Москве.

– Вы верующий, Майкл?

– Увы. Никак не получается. Хотел бы.

– Ладно. Вы меня как-то сразу уговорили. Но вначале взглянем на поместье, чтобы оценить великодушие нашего поступка - я имею в виду паломничество ко гробам.
– Я открыла сумочку, выискивая шиллинги.
– Ну что, Майкл, до завтра?

– До завтра, Дикси, - он поманил официанта и достал кошелек.

– Прекратите, вы же в гостях! Здесь какие-то копейки.
– Я дала официанту деньги и вывела кузена в аллею.

– Вы совершенно зря помешали мне расплатиться. У меня достаточно денег на питание и гостиницу. А ем я совсем мало. Утром загляну в музеи - везде билет стоит не менее ста шиллингов. Так что сейчас растрачу весь свой обед.

– Боже, голод ради искусства! Какие возвышенные потребности! Завтра о вас напишут газеты!
– Я закинула на плечо ремешок сумочки.
– Пойдемте-ка лучше гулять. Надо смотреть живой город.

– Только, позвольте, гидом буду я, - предложил Майкл свой локоть.

Никогда ещё мне не приходилось шататься по весеннему, переполненному цветами и солнцем городу под руку с человеком в похоронном костюме и скверных (я таки разглядела) зимних ботинках. На нас оглядывались венские бело-розовые праздно-внимательные старушки. Пусть думают, что я прогуливаю прибывшего из провинции дядюшку. Майкл вывел меня на Ринг и начал экскурсию.

Наверно, он основательно ознакомился с путеводителем, собираясь в эту поездку - имена архитекторов и даты так и сыпались в его рассказе.

– Здесь полно кафе, Дикси. В Европе кофе стал модным напитком после турецких войн. Когда австрийца отбили осаду великого визиря Кара-Мустафы в 1683 году, они обнаружили среди трофеев мешки с зернами, которые приняли за верблюжий корм... Потом распробовали, а великий композитор Иоганн Себастьян Бах написал даже "Кофейную

сюиту", где с юмором отразил это увлечение.

Майкл не замечал ни жары, ни нелепости своего вида. Солнце светило уже во всю мощь, и мне все трудней становилось изображать туристический энтузиазм. Не дойдя и до Бургтеатра, я поняла, что таю в своем официальном костюме и узких туфлях.

– Посидим, я, кажется, утомилась.

– Я болван! Вы же все это знаете с пеленок! Я в эйфории, как провинциал, рассказывающий парижанину про Эйфелеву башню. Простите, Дикси! К тому же очень жарко...
– он обмахивал лицо прихваченным где-то рекламным проспектом.

Мы сели на скамейку у фонтана, возле которого фотографировались улыбчивые японочки. Одна из них поманила моего спутника и попросила жестом запечатлеть её с подругой на фоне розовых кустов. Великолепно. Я вспомнила о Соле и подумала, как позабавилась бы его "фирма", наблюдая за нашей прогулкой. Впрочем, достаточно родственной любезности и гостеприимства. Мы распрощались с Майклом до завтра и я старательно объяснила ему маршрут в метро до его отеля, находящегося аж у самого Пратера, старинного парка на окраине Вены.

В номере я с облегчением сбросила туфли и проверила душ. Все в порядке. Десять минут под горячей, а потом прохладной водой - и на диван, накручивать телефонный диск.

– Сол? Удивительно, что я застала тебя. Что? И высокая температура? Боже, гонконгский грипп в такую жару - ты просто феномен! У меня тоже интересная новость: я звоню из Вены, где получаю наследство какой-то неведомой тетушки.

– Врешь!

– Честное слово!

– И много?

– Я не поняла, но в списке фигурировал дом под Веной и банковские счета. Только я не единственная наследница. Нас двое. Майкл русский, он из Москвы.

– Что, что? Майкл из Москвы? Горбачев, что ли?

– Не смешно. Прекрати шутить, ты бредишь. Обыкновенный, вполне нормальный человек. Только весь в черном.

Сол что-то быстро зашептал:

– Это я молюсь по-бельгийски и по-еврейски, на всякий случай. Ведь я, если честно, полукровка.

– Что, помогает от гриппа?

– Да за тебя, дуреха! Благодарю того, кто прислал к нам Майкла. Он женат?

– Фу, балда. Он старик и страшнее Квазимодо!

– Ну, тогда ты скоро станешь единственной наследницей, пляши, детка. Позвони Чаку, - мне почему-то кажется, что его это может порадовать.

Я повесила трубку. Это мысль! Только немного рановато. Вот после завтрашнего визита в поместье, пожалуй, удивлю дружка. А на душе почему-то стало кисленько. От того, что назвала Майкла стариком и Квазимодо. Он, конечно, не красавец, но простодушен и мил. Да так по-детски радуется нашему буржуазному благополучию - салфетку тихонько спрятал в карман...

Засыпая, я думала о Клавдии и умоляла её простить мне возможную непочтительность по поводу её любимого дома. Представляю я эти гнекздышки замшелых провинциальных аристократов! Бисерные подушечки, портреты в лепных рамах, масса дорого сердцу хлама. Клавдия, прости, я просто обожаю бисерные подушки и все-все, что оставила мне ты...