Сладострастный монах
Шрифт:
— Ты вернул мне радости, которые я заставила себя возненавидеть, — призналась она.
Вместо ответа я поспешил дать ей новые наслаждения, прежде чем она успела возвратиться к первоначальному мнению. Она с жадностью приняла мои авансы и с такой живостью, что была способна вырвать меня из объятий самой смерти. Ее задница ходила то вверх, то вниз, как океан во время бури. Наши тела стали горячими, словно две железных болванки, только что из огненного горна. Мы так тесно прижались друг к другу, что едва могли дышать. Казалось, малейшее промедление способно лишить нас блаженства. Кровать тряслась и угрожающе скрипела. Скоро наши усилия увенчало
Рассвет застал нас в том же положении, в каком настиг сон. Пробудившись, мы к немалому своему удивлению обнаружили, что простыни и даже матрас увлажнены свежим соком любви.
Мы не могли ждать ни минуты, поэтому сразу приступили к забавам. Сон восстановил мои силы, посему я не сомневался, что сумею показать себя настоящим монахом. Не скажу, сколько раз оказался я на высоте. Я был слишком поглощен е…лей, чтобы еще при этом вести счет.
А теперь настало время рассказать, как набожная девушка вверила себя в мои руки.
После того, как мы кончили, я заметил, что у нее печально-озабоченный вид. Это тронуло меня. Я нежно допытывался, что случилось, и обещал сделать все, что в моих силах, дабы устранить причину ее печали.
— Дорогой Сатурнен, — нерешительно выговорила она, — ты не разлюбишь меня, если я скажу, что не с тобою первым вкусила я наслаждений? Это весьма заботит меня.
— Конечно же не разлюблю, — сказал я с облегчением. — Перестань думать об этом. Даже если бы ты блудодействовала со всеми мужчинами на свете, ты все равно осталась бы тем же самым созданием, восхитительным и желанным. Прежде ты дарила удовольствия другим, но разве это умаляет те восторги, коими ты наградила меня?
— Ты возвратил меня к жизни, — сказала она и вверила себя в мои руки.
Рассказ набожной девушки
Источник моего несчастья кроется в моей душе, имя ему — неодолимая склонность к наслаждениям. Видно, такая я уродилась. Любовь — мое божество, она — единственное, ради чего я живу. Моя жестокая мать вобрала себе в голову, что я должна посвятить себя церкви. Я была слишком робкой, чтобы возражать ей словесно. Единственным способом выразить протест были слезы, которые я проливала день и ночь, однако это не возымело действия на ее жестокое сердце. Мне пришлось поступить в монастырь, где я надела сестринскую вуаль. Приближалась минута, когда мне была уготована смерть заживо. Я тряслась от ужаса при мысли о тех обетах, что мне предстояло дать. Суровость монастырской жизни и то, что я была лишена величайшего блага на свете, вызвали болезнь, которая рано или поздно избавила бы меня от моих страданий. В последний момент моя матушка, коря себя за излишнюю строгость, смягчилась и переменила планы насчет меня. Она жила в качестве гостьи в том самом монастыре, где мне предстояло постричься в монахини.
Видя мое состояние, она покинула обитель вместе со мною. Мы возвратились к нормальной жизни, и вскоре моя матушка принялась подыскивать себе пятого мужа.
Зная свою мать, я понимала, что вступать с ней в состязание очень опасно. Я нисколько не сомневалась, что появись какой-нибудь поклонник, он без колебаний предпочтет меня, и как раз этого я и боялась. Поэтому я решила стать если не монашкою, то набожной девушкой, ибо знала, что под этой маской смогу предаваться наслаждениям. Дабы легче было потакать порокам, я создала себе репутацию сущей добродетели.
В этом месте я вспомнил, что сказала мне Сюзон о сестре Монике, об ее отвращении к жизни в обители, о страсти к мужчинам, о случае с Верландом, о матушке, удалившейся вместе с ней в монастырь, и я тут же сопоставил рассказ Сюзон с тем, что поведала мне моя нынешняя пассия. Вспомнив, что по словам Сюзон у Моники довольно-таки длинный клитор, я уложил мою святошу на спинку и тщательно обследовал ее п…ду. Я нашел то, что искал — клитор цвета киновари, длина которого несколько превосходила привычный размер. Более не сомневаясь, что передо мною сестра Моника, я обнял ее с новым пылом.
— Дорогая Моника, — воскликнул я, — видно, судьба в добрый час послала мне тебя!
Освободясь из моих объятий и бросив на меня тревожный взгляд, она спросила, откуда мне известно имя, которое она приняла в монастыре.
— Одна девушка, в разлуке с которой я пролил немало слез и которой ты открыла все свои секреты, сказывала мне об этом, — ответствовал я.
— Сюзон! — вскрикнула она. — Предательница.
— Да, — согласился я. — это была Сюзон. Но она рассказала твою историю только мне и притом сделала это, потому что я умолял ее рассказать. Прошу, прости ее!
— Так ты и есть брат Сюзон? — сказала Моника. — Ну что ж, тогда тревожиться нечего, ибо она мне поведала обо всем, что вы делали сообща.
Повздыхав о потере милой бедняжки Сюзон, Моника продолжала с того места, на котором прервала свой рассказ:
— Поскольку Сюзон ничего не утаила, включая мою стычку с Верландом, я могу теперь рассказать всю историю целиком. Его прогнали из обители, но он не забыл меня. Когда он повстречался со мной в церкви, желание его разгорелось с новой силой. И я со своей стороны испытала сильное волнение. Хорошенько рассмотрев, какой он красавец, и заметив, что он не сводит с меня глаз, я густо покраснела. Он сразу понял, отчего я так смутилась. Из церкви я возвращалась по безлюдной улице, которую выбрала нарочно, ибо рассчитывала, что он станет следовать за мною. Так и случилось.
Нагнав меня, он произнес голосом, дрожащим от волнения: «Моника, может ли тот, кто вел себя недостойно при первой встрече, засвидетельствовать ныне свое глубокое почтение? Я не перестаю сокрушаться о том малоприятном случае».
Я сжалилась над ним и ответила, что рассматриваю тот эпизод как проявление невоздержанности, свойственной юности.
«Ты не знаешь всех моих проступков, — продолжал он. — По доброте своей ты простила мне одно преступление, но сейчас я гораздо больше нуждаюсь в твоем милосердии, ибо виновен еще и во втором».
Замолчав после этих слов, он стоял с поникшей головою. Я сказала, что совершенно не понимаю, о чем он ведет речь.
«Я безумно влюблен в тебя», — заявил он и поцеловал мне руку, которую у меня не было сил отвести.
Тогда я молчаливо дала ему понять, что не нахожу это преступление непростительным. При первом свидании мне не хотелось слишком открыто выражать свои чувства, и я удалилась, совершенно очарованная и восхищенная его признанием.
Я нисколько не сомневалась, что Верланд, ежели он был искренен, без труда отыщет способ снабдить меня новыми уверениями в своей любви. Когда я уходила, то слышала за спиною вздохи, которым вторило мое сердце.