Сладострастный монах
Шрифт:
Осуждая это тяжкое безумство, я все же сам вскоре разгорячился и взволновался. Меня охватило желание. Мне казалось, что мои натянутые нервы порвутся. Рукою я судорожно хватался за стену. Я задыхался, сдавленно стонал. Обезумев, я ухватился за эмблему моей мужской силы, стал водить между пальцами, забрызгал все вокруг мутными каплями. Очнувшись, я почувствовал себя ослабшим, но облегченным.
За это время поза у моих дам переменилась. Трибады склещились бедрами, смешивая шерстку своих тайных частей. Казалось, они вознамерились растерзать друг друга.
— Ах! — воскликнула Фанни, — я близка к блаженству, толкни… Постой же, постой! Я, кажется, оцарапалась… Ах, я чувствую, что истекаю…
И голова ее бессильно повисла.
Гамиани, напротив, вертела головою и кусала простыни.
Фанни; — Как я устала… Меня всю ломит… Какое наслаждение я испытала.
Гамиани: — Чем напряженнее усилие, тем пленительней наслаждение.
Фанни: — Более пяти минут я пребывала в состоянии опьяняющего головокружения. Только теперь я поняла, что такое наслаждение. Но откуда ты, еще столь молодая, узнала так много?
Гамиани: — Сказать тебе?
Фанни: — Я вся слух.
Гамиани: Помнишь о пытке, которой я подверглась с легкой руки тетушки? Поняв всю низость ее деяний, я, захватив с собою деньги и драгоценности, воспользовалась отсутствием своей опекунши и бежала в монастырь. Настоятельница приняла меня очень радушно. Я рассказала ей все и просила покровительства и помощи.
Она обняла меня и, нежно прижав к груди, рассказала о мирной и благостной жизни в обители. Своей беседой она вызвала у меня еще большую ненависть к мужчинам. Чтобы облегчить мне переход к монастырской жизни, она предложила мне первое время спать в ее покоях. Мы очень сдружились. В постели настоятельница все время ворочалась, жаловалась на холод, спала неспокойно. Затем она вдруг пригласила меня лечь с ней, чтобы согреть ее. Скользнув под одеяло, я почувствовала, что она вся обнажена. «Без рубашки легче спать», — объяснила она и предложила мне последовать ее примеру.
Желая доставить ей приятное, я так и поступила.
«Крошка моя! — воскликнула святая сестра. — Какая ты горячая! До чего у тебя нежная кожа! Расскажи, что они с тобой делали? Они тебя били?»
Я снова повторила ей всю историю во всех подробностях. Удовольствие, какое она испытала от моего рассказа, оказалось настолько сильным, что вызвало в ней необычайную дрожь. «Бедное дитя», — вновь произнесла она, прижимая меня к своему сердцу. Пока руки ее обнимали меня, ноги успели скреститься у меня за спиной. Приятное, ласкающее тепло разлилось по моему телу. Я испытала незнакомое доселе ощущение благополучия. «Вы добры, вы очень добры, — лепетала я, — вы сделали меня счастливой, я люблю вас». Губы мои сливались с ее губами, и, отрываясь, я шептала с жаром: «О! Я люблю вас! Я не знаю… но чувствую…» Руки настоятельницы нежно меня ласкали, тело осторожно двигалось под моим телом. Щекотка, вызываемая ее шерсткой, покалывала кожу. Внезапно я застыла от сильного поцелуя. «Бог мой! — воскликнула я. — Оставьте меня… Ах…» Никогда еще во время любовных состязаний не выпадала более сладкая и обильная роса. Мое эротическое настроение прошло, но возбуждение не вполне улеглось, посему я устремилась к моей искусной соратнице. Я распинала ее ласками, взяла ее руку и приложила к тому месту, которое она так сильно раздразнила. Настоятельница, видя меня в таком состоянии, пришла в забвение и паническое опьянение. Ее тело чудесно изгибалось, страстно вытягивалось, извивалось. Я едва поспевала за ее проворством: в ответ на мой поцелуй она осыпала меня дождем поцелуев с ног до головы.
Мне казалось, будто меня глодают и въедаются мне в тысячу мест. Эти сладострастные прикосновения привели меня в неописуемый восторг… Одно мгновение — и голова моя охвачена бедрами моей соратницы. Я угадала ее желание и принялась покусывать ее нежнейшие части тела, что скрываются меж ног. Но, видимо, я недостаточно усердно отвечала на зов ее желания. Она выползла из-под меня и, разведя мне ноги, коснулась ртом… Проворный, острый язычок колол и давил, вонзаясь и тут же выскальзывая, как острый стилет. Она хватала меня зубами и, казалось, желала растерзать. Я возбуждалась до бешенства, отталкивала ее голову, тащила за волосы. Тогда она, лукавая, приостанавливалась и вновь принималась за нежную ласку… Легонько лизала мою кожу, покусывала тело с такой сладкой пронзительностью, что одно воспоминание об этом заставляет замирать от удовольствия. Какое наслаждение! Какая безбрежность страстей! Я беспрерывно стонала, исступленно билась и вскидывала тело… Меня сжимали, комкали, из меня вытягивали душу… О, Фанни, такое наслаждение возможно только раз в жизни…
Фанни кусала ее злее голодной волчицы.
— Будет, будет, — повторила Гамиани, — ты меня изнуряешь, я и не думала, что ты так искусна… Столь страстна… Ты не девушка, ты — дьявол!
Фанни: — Иначе и быть не может. Надо быть вовсе безжизненной и бескровной, чтобы не воспламеняться, глядя на тебя. Рассказывай дальше…
Гамиани: — Приобретая опытность, я сторицей возвращала то, что брала. Всякая натянутость между мною и настоятельницей исчезла, и она поведала мне, что сестры монастыря искупления предаются любовным играм, радостям близости, иными словами, — у них было место тайных сборищ, где можно предаваться наслаждению безо всяких помех. Позорный шабаш начинался с семи часов вечера и продолжался до утра.
Когда настоятельница посвятила меня в тайны своей философии, я пришла в такой ужас, что временами мне мерещилось в ней воплощение сатаны. Она шутя разуверила меня, развратив разными историями о потери целомудрия. А вот ее рассказ о себе.
Отец ее был капитан корабля. Мать, религиозная, разумная женщина, воспитывала дочь в началах веры, но это не смогло сдержать развитие темперамента. Уже в двенадцать лет она ощутила необыкновенную жажду, которую пыталась утолять способами, подсказанными невинным и нелепым воображением. Несчастная девочка каждую ночь неумелыми пальцами истощала свое здоровье и тратила молодость. Однажды она увидала склещившихся собак. Ее похотливое любопытство позволило ей понять, как действуют тела, и она сообразила, чего ей не хватает. Живя в уединенном доме в окружении престарелых служанок, не видя ни одного мужчины, она не могла найти животрепещущую стрелу, созданную для женщин. Юная нимфоманка догадалась, что больше всего на человека походит обезьяна, и вспомнила об орангутанге, привезенном ее отцом. Она занялась исследованием зверя, которое продолжалось столько долго, что
Фанни: — Лучше бы ее отдали совсем обезьянам.
Гамиани: — Может, ты и права, однако продолжу рассказ о себе.
Легко приспособившись к праздной жизни обители, я согласилась принять посвящение в тайные монастырские сатурналии. Через три дня состоялось представление. Согласно уставу, с меня взяли обет, посвященный огромному изваянию приапа, установленному в зале специально для этого обряда. После клятвы толпа сестер ринулась на меня. Я подчинялась всем их капризам, принимала самозабвенные позы отчаянного сладострастия и, когда все завершилось непристойными танцами, была признана победительницей. Несмотря на мое изнурение, я пошла вслед за маленькой монахиней, еще более живой, более искусной и шаловливой, чем даже мать-настоятельница, в ее постель. Она оказалась лучшим творением ада. Я питала такую страсть к этой трибаде, что мы почти не разлучались во время ночных оргиастических слушаний. Эти слушания проводились в огромном зале, где гений искусства соединился с духом разврата. Стены зала покрывал темно-синий бархат, обрамленный лимонным деревом с резными виньетками. Значительную часть стен занимали зеркала от пола до потолка, в которых во время оргий отражались толпы нагих монахинь. Сидения заменяли подушки, помогавшие страстным играм. Двойной ковер тончайшей выработки покрывал пол. На нем с изысканным подбором красок выткали сладострастные группы в сладчайших положениях Это разжигало даже угасшие желания. Картины, изображенные на плафоне, являли примеры безумного разврата. Я навсегда запомнила положение трибады, пылко и страстно терзаемой[…]
Фанни: — О, должно быть, это сладострастное зрелище!
Гамиани: — Прибавь к этой роскоши опьяняющий запах духов, цветов, таинственный, ласкающий свет, прелестный, как переливы опала. С наступлением ночи там сходились монахини, одетые в простые черные туники, волосы были распущены и ноги босы. Начиналось священное слушание, торжественное и великолепное. Часть участниц сидела, остальные ложились на подушки. На стол подавались изысканные и острые блюда и возбуждающие легкие вина. И вот одна из монахинь, самая нетерпеливая, самая разгоряченная, дарила соседке пламенный поцелуй, как молния, зажигавший собрание. Пары сходились, сплетались, извивались в пылких объятиях, губы сливались с губами, с телами, подавленные стоны сменялись смертельной истомой, жарким бредом, разливался огонь страстей. Вскоре становилось недостаточно поцелуев щек, грудей и плеч, тогда одежды бросали в жертву бесстыдству. Открывалось бесподобное зрелище: гирлянды женских тел, гибко сплетенных в быстрых и медленных касаниях… [13] Но этого было мало, мы варьировали позы без конца. Все скабрезные повести древности и последних лет были нам известны, но и то, что говорилось в них, мы превзошли. Суди сама: сначала мы принимали настойку из кантарид [14] , производилось растирание тела, затем жертва усыплялась, и когда сон овладевал ею, мы, придав телу соответствующее положение, хлестали и кололи ее до появления кровавых пятен. Среди пыток она пробуждалась, растерянно, с безумным видом глядя на нас. Сразу же начинались конвульсии, шестеро сестер еле удерживали безумную и только подвергнувшись облизыванию собак она затихала. Если же и это не помогало, жрица громким голосом требовала осла.
13
Далее текст дается с сокращениями.
14
Шпанских мушек.
Фанни: — Осла? Боже милосердный!
Гамиани: — Да, у нас имелось два осла, хорошо дрессированных и послушных. Мы ни в чем не хотели уступать римским дамам, которые на сатурналиях пользовались этим средством, чтобы насладиться до утомления.
Фанни: — Ты возбуждаешь во мне необычайное желание, я скоро не справлюсь с собой. Расскажи, как ты ушла из этой обители.
Гамиани: — А вот как: однажды мы решили превратиться в мужчин при помощи искусственных приапов, и, проткнув друг другу зад, стали бегать вереницей. Я оказалась последним звеном, посему, оседлав находившуюся передо мной, сама не была оседлана. Вдруг я почувствовала себя оседланной голым мужчиной, невесть как очутившимся среди нас. Крик мой расцепил адский хоровод, сбежались монахини и ринулись на несчастного. Каждой хотелось отведать натурального после фантастического подобия. Когда дошла очередь до меня, он выглядел весьма неприглядно, но я все же сумела кое-чего добиться. Я так усердно сосала его приап, что он пробудился, красный, оживший для наслаждений. Тогда я гордо уселась на скипетр, завоеванный мною. Я принимала и отдавала целые потоки любовной влаги, но эта последняя пытка страсти прикончила мужчину. Убедившись, что более от него ничего не добиться, монахини решили убить его и похоронить в погребе, дабы болтливость его не оскандалила монастырь. Сняли одну из ламп, и на ее место в петле подтянули нашу жертву. Я отвернулась.