Слава моего отца (Детство Марселя - 1)
Шрифт:
Я пытки твоей
Страшусь не сильней,
Чем жал комариных укуса!
В этой песне было семь иди восемь куплетов...
Я поднялся на второй этаж, к себе в комнату, и долго "репетировал" в полной тишине и одиночестве.
Затем я занялся татуировкой Поля и своей собственной. Наконец, с развевающимися на голове перьями и связанными за спиною руками, я величественно проследовал к "столбу пыток", к каковому меня крепко привязал Поль, хрипло выкрикивая непонятные слова: по замыслу, это были ругательства племени пауни. Затем он безжалостно сллясал
Я исполнил ее с таким искренним чувством и произвел такое сильное впечатление, заливаясь насмешливым хохотом при словах "смешны мне жалкие трусы", что мой палач благоразумно стал подальше, немного встревоженный.
Но особенно проникновенно звучала у меня последняя строфа:
Прощальный привет
Тебе, вешний цвет,
Вам, братья, - уздечка и конь мой достойный!
Утешьте вы мать,
Прошу ей сказать,
Что сын ее умер как воин!
Кончил я патетическим тремоло, которое так растрогало меня самого, что по моему лицу рекой хлынули слезы. Тогда я поник головой, закрыл глаза и умер.
Вдруг я услышал душераздирающие рыдания и увидел Поля, который улепетывал с воплем:
– Он умер! Он умер!
Спасать меня пришел отец, и было совершенно ясно, что ему очень хочется добавить к моим воображаемым пыткам хоть одну всамделишную затрещину. И все же я гордился своим актерским успехом и задумал даже повторить спектакль после обеда, но, проходя через столовую, чтобы помыть на кухне руки, я сделал восхитительное открытие.
Папа и дядя Жюль раздвинули обеденный стол во всю его длину и на этой необъятной площади, покрытой парусиной, аккуратно разложили рядами всякие диковины: во-первых, пустые патроны, причем каждый ряд имел свой цвет красный, синий, желтый; во-вторых, холщовые мешочки величиной с ладонь, но тяжелые, как камни. На каждом была выведена большая черпая цифра: 2, 4, 5, 7, 9, 10; в-третьих, маленькие весы с одной чашкой и, привинченный к столу, странный медный прибор с деревянной шишечкой на рукоятке; а посредине стола, на самом видном месте, было выставлено блюдо со стряпней дяди Жюля.
– Вот, - сказал он, - что я утром готовил: промасленные пыжи.
– А для чего они?
– спросил Поль.
– Для патронов, - ответил отец.
– Ты будешь ходить на охоту?
– спросил я.
– Ну да!
– С дядей Жюлем?
– Ну да!
– И у тебя ружье есть?
– Ну да!
– А где же оно?
– Скоро увидишь. А теперь ступай мыть руки, потому что суп уже подан.
* * *
Разговор за обедом под смоковницей был захватывающе интересным.
Мой отец-учитель, выросший в городе и прикованный к школе, ни разу в жизни не убил ни зверя, ни птицы. А дядя Жюль ходил на охоту с детства, что и не утаил от нас.
Уже за супом зашла речь о будущей добыче.
– Как вы полагаете, что нам встретится на холмах?
– обратился отец к дяде Жюлю.
– Я уже разведывал в селе, - ответил он.
– Вам вряд ли дали правильные сведения: здешние крестьяне приберегают
– Конечно! Но я же не говорил им, что мы будем охотиться. Я просто спросил, какую дичь они могут нам продать.
– Вот это уж коварство, - заметил отец. Находчивость дяди меня восхитила, хоть я и подумал, что эти приемы не в наших правилах.
– А что вам предложили продать?
– Сначала только маленьких птичек.
– Совсем маленьких?
– изумилась мама, ей это было не по душе.
– Именно! Эти дикари убивают все, что летает.
– И бабочек?
– спросил Поль.
– Нот, бабочки предоставляются маленьким мальчикам. Но они убивают даже малиновок!
– Почва-то бесплодная, - сказал отец.
– Что они могут здесь сеять, когда нет воды? Они действительно очень бедны, охота дает им средства к жизни. Крупную птицу они продают, а мелкую едят сами.
– А иной раз и несколько штук жаворонков, зажаренных на вертеле...
– Только не смей убивать канареек, я запрещаю!
– воскликнула тетя Роза.
– Канареек и попугаев не буду. Клянусь! Но вот каменок и овсянок...
– Овсянка удивительно вкусна!
– вздохнула тетя.
– А серых дроздов можно?
– И дядя прищурил глаз.
– Дроздов вы мне позволите?
– О да!
– ответила мама.
– Жозеф умеет жарить их на вертеле. В прошлом году, на рождество, мы их ели.
– А я, - пылко сказал Поль, - как увижу дрозда, так прямо-таки целиком съедаю! Только клюв не ем.
– Я думаю, мы можем рассчитывать и на кроликов, - продолжал дядя.
– Еще бы! Кролики есть и у самого дома, - сообщил я.
– Устроили себе уборную под большим миндалем, всё кругом обгадили!
– Нельзя ли без грубых слов?
– строго заметила мне мама.
– Кроме того, мы, наверно, встретим и куропаток, и, что особенно интересно, красных, - посулил дядя Жюль.
– Совсем-совсем красных?
– спросил Поль.
– Нет, они рыжевато-коричневые, с черной шейкой и красными лапками, а на крыльях и хвосте - красивые алые перья.
– Вот бы сделать из них индейские головные уборы!
– А еще мне говорили, - сказал дядя, - что и зайцы здесь есть!
– Франсуа уверял, будто их нет, - возразил отец.
– Обещайте ему платить шесть франков за зайца и увидите - принесет! Он продаст их по пять франков трактирщику в Пишори! Надеюсь, паши ружья избавят нас от расхода на зайчатину. Обидно было бы тратить лишние деньги!
– Да, - сказал отец, - вот было бы здорово!
– Согласен, милый Жозеф, это неплохая пожива для охотника. Но есть кое-что получше: в оврагах подле Тауме живет королева дичи!
– Что же это?
– Отгадайте!
– Слониха!
– выпалил Поль.
– Вот уж нет!
– Но, заметив, как разочарован малыш, дядя добавил; По-моему, слонихи там не водятся, но, в общем, кто их знает. Ну, Жозеф, немножко подумайте: какая дичь самая редкая, самая прекрасная и самая пугливая? Дичь - мечта охотника?