Слава не меркнет
Шрифт:
капельками пота лицо.
— В самом деле все получилось просто, — так же спокойно ответил Смушкевич, но прежде, чем пожать
летчику руку, старательно вытер о комбинезон вдруг взмокшую ладонь. — Молодец! Будешь летать!
Может, он был даже слишком рискованным, озорным в небе, этот молодой комбриг. Таким был на земле, таким оставался и в небе.
Уже не первый месяц в бригаде шло упорное соревнование между эскадрильями. Эскадрилья Медянского
пока была на первом месте, обогнав всех
решающая встреча на ночных полетах с эскадрильей Б. Туржанского.
И для тех и для других это — новое дело. Летать ночью стали недавно. Правда, витебцы раньше других, но все равно опыта маловато.
В стороне блеснули фары автомобиля, и только по ним летчики догадываются: приехал комбриг. Не в его
правилах вмешиваться в распоряжения командира эскадрильи, и, чтобы не смущать его своим
присутствием, он располагается в стороне.
Присев на подножку своего «газика», он беседует с пилотами. Вскоре вокруг него образуется плотный
оживленный кружок. Говорили, что, когда Смушкевич на аэродроме, шума моторов не слышно: его
заглушают взрывы смеха возле машины комбрига.
Слушая веселые шутки, вглядываясь в лица, Смушкевич ловил себя на том, что, наверное, многое отдал
бы за то, чтобы знать, как сложится жизнь каждого из них дальше. [27]
Вот того, например, только что прибывшего из училища, Чучева...
...Спустя много лет генерал-полковник Чучев откроет альбом и, найдя в нем пожелтевшую фотографию, скажет:
— Вот я тогда, второй слева. После тех полетов снимались. Да, много воды утекло.
Или старательного Будкевича, чей характерный белорусский выговор помогает легко отыскать его в
темноте.
...Пройдет время, услышав гул самолета в небе, рванется с больничной койки к окну поседевший
Будкевич и скажет:
— Врачи летать запретили. На аэродроме устроился. Все-таки возле самолетов. И бензин. Привык я к его
запаху. Не могу без него. А они, чудаки, мне свежий воздух рекомендуют. В постель уложили. Чудаки.
Если бы вдруг время ускорило свой бег, то перед взором комбрига, словно кинокадры, пронеслись бы
страницы жизни каждого из тех, кто сейчас рядом с ним.
Все это будет еще не скоро. А пока идут ночные полеты. Одна эскадрилья сменяет другую, и комбриг не
уходит с аэродрома.
Наутро свежий, бодрый, словно и не было бессонной, беспокойной ночи, потому что именно такие ночи, среди своих, в заботах о деле, и вливали в него эту бодрость, он вошел в столовую, где завтракали
летчики.
— Подведем итоги, — сказал он. — Быть хорошо подготовленным сейчас к войне — это главное.
Эскадрилья товарища Туржанского в этом отношении выглядит лучше других. Первое место за ней. Но
наступление
Те, кому не повезло в этот раз, могут еще взять свое.
Наступление продолжалось... И, как во всяком наступлении, были потери.
Есть командиры, принимающие потери на пути к цели как неизбежное. Смушкевич тоже шел к цели, но и
одной человеческой жизни не хотел оставлять на этом пути.
Когда в квартире комбрига раздавался один короткий звонок — словно тому, кто был за дверью, совсем
не хотелось звонить, не хотелось, чтобы его видели, не хотелось замечать сочувственных глаз жены и
притихших детей (но что поделаешь, если он всегда теряет ключи!), — все уже знали: случилось
непоправимое. Ведь, если все хорошо, звонок был призывным, долгим. Тогда навстречу отцу выбегали
дочки. Старшая, Роза, и совсем еще маленькая Ленинка бросались помогать ему раздеваться. Это было их
любимое занятие. Особенно зимой, когда после долгих усилий удавалось стянуть с него унты. При этом
все весело возились на ковре.
Но сейчас звонок был коротким. Смушкевич вошел молча. Снял шинель и, ни слова не говоря, ушел к
себе. Домашние знали, что теперь он долго будет лежать, не раздеваясь, спрятав голову под подушку.
В квартире наступала тишина.
О чем думает он в эти часы, оставшись один на один с собой?
Наверное, клянет себя, что не уберег товарища, что не успел научить его всему, что спасло бы ему жизнь, что плохой он командир, если гибнут у него еще летчики, а он ничего не в силах сделать, чтобы быстрее
пришла в авиацию совершенная техника. И это бессилие было тяжелее всего...
За окном догорал день, и комнату заполнил полумрак. [29] Солнечным лучам с трудом удавалось
пробиться сквозь листву разросшихся деревьев, и лишь кое-где на полу и стенах вздрагивали маленькие
«зайчики». Гулко напоминали о себе часы...
Нет людей неошибающихся. И он меньше всего относил себя к их числу. Хотя его никто ни в чем не
обвинял, сам себе он скидок не делал. Знал, что все-таки виноват. Виноват, что, быть может, не
предусмотрел всего, а командир обязан быть втрое зорче. Думал, что можно перескочить через
второстепенные на первый взгляд кое-какие летные упражнения, чтобы поскорее взяться за главное —
боевую подготовку. Ведь так неспокойно стало в мире...
А утром снова аэродром.
— Товарищ комбриг, — окликнул его техник Плоткин, — готово!
— Что готово?
— О чем говорили.
— Электрифицировали старт? Молодцы! Ну показывайте, что вы там придумали...
На старте Смушкевич не увидел привычных фонарей «летучая мышь», которыми в ночное время давался