Славенские вечера
Шрифт:
3юлима умолкли; по изумление господствовало, молчание царствовало.
Батыи в восторге души своей простер к пей руку свою; 3юлима облобызала ее с детскою иежностию и преклонила колена.
"Что хочешь, Зюлима?" - вопросил он с величием.
Зюлима смежила взоры свои и склонила к персям главу свою.
"Сокровища мои у ног твоих, полцарства моего тебе да поклонится, да познают в тебе свою повелительницу", - вешал Батый, поднимая ее в свои объятия.
"Сего мало для сердца моего, родитель!
"Чего же?"
"Возврати свободу пленнику твоему, князю Михаилу", - вещала царевна, трепет потряс члены ее, она накинула покрывало и восстала в величии.
Хан и старейшины пребыли в молчании.
"Открыта предо мной душа твоя, - сказал наконец Батый величественно, но без гнева.
– Я исполню желание твое, но потребую жертвы от Михаила".
"Какой, родитель мой?"
"Да поклонится Михаил Магомету и преклонит колена пред тропом моим; тогда исполнится желание твое, ибо душа твоя открыта предо мною!" - вещал хан, встал от ложа своего и удалился в шатер покоя.
Цара умолкла. Колебание груди Зюлимы остановилось.
Казалось, все существо ее устремилось к ответу Михаила.
Он рек:
"Я славянин, - и это весь ответ мой!"
"Он очень темен", - сказала царевна восставая, окамепепная предчувствием.
"Как скоро начал я чувствовать себя, поклялся быть вереи богу и отечеству, и с сим чувством спиду в гроб. Надеюсь, что мой бог и повелитель воздаст мне там, где цари и подданные, побежденные и победители явятся в природном образе своем!"
"Какой монарх на троне величия своего откажется быть обладателем Золотой Орды и Зюлимы!" - сказала она с кротостью, потрясшею душу Михаила. Жестокость не была основанием сердца его.
"Ни один!
– вещал он, - кроме князя Российского, даже пленного!"
"И намерение твое непременно, вечно?"
"Как вечен бог, коему мы оба поклоняемся!"
"Я погубила тебя, - сказала Зюлима со вздохом, - я погубила тебя невозвратно; но и сама должна погибнуть.
И если божества, создавшие россиян и ордынцев, освещающие Восток и Запад, если божества сип имеют между собою что-либо общее, то мы встретимся там, и, быть может, благость небесная тронет твое сердце!"
Она оперлась на руку Цары и удалилась. Издали слышны были глухие ее рыдания.
"Се жертва тебе, боже отцов моих!
– вещал Михаил и горькая слеза пала на грудь его, - се жертва тебе, мое отечество!"
Жестокое предчувствие объяло госкою души Михаила и Феодора.
На утро следующего дня ввели обоих друзей в шатер ханский. Великолепие Востока блистало повсюду. Батый окруженный вельможами, в царском венце блистающем, сидел на троне. Подле него Зюлима, бледная, как осенний
Грозны и поражающи были взоры царевы; гром носился на губах его, и молния блистала в каждом взгляде.
"Недостойный раб!
– возгласил он.
– Небо уготовало тебе счастие, какого не получат все цари земли! Ты мог быть моим преемником и обладателем Зюлимы, дщери Батыевой, и ты ли отрицаешься?"
"Когда бы угодно было небесам, - ответствовал Михаил с твердостию, чтобы ты соделался моим пленником, и после долгого томления предложил я тебе княжну от роду Славенского, был ли бы ты вероломным к божеству отцоз твоих и поклонился ли мною исповедуемому?"
"Не требую умствований, - рек хан, - намерение мое твердо, и никакая власть света пременить его несильна. Вот трон мой, вот дщерь моя! Избирай: ложе ли брачное или костер пылающий!"
Феодор быстро взглянул на князя, пожал дружелюбно руку его и вещал хану, указывая на небо:
"Там наше ложе брачное!"
"Да будет так", - вскричал Батый и восстал с ложа.
"Родитель мой!" - возопила Зюлима болезненно и обняла его колена.
"Не прикасайся ко мне, отверженная даже пленником!
– вещал Батый, отторгая ее от себя.
– Не прикасайся ко мне, пока не очищу твоего посрамления".
Он вышел, и все за ним.
Подле шатра царского, под открытым небом, возвышались два костра кедровые. Возженные пламенники вонзены в землю. Исполнители воли мучителя повлекли узников на костры, прикрепили вервиями руки их и ноги к столбам высоким. Пламенники коснулись кострам, и они воздымились; показался огнь и, восходя выше и выше, начал касаться несчастных. Ни один вздох, ни одна болезненная черта не изменяла лии их!
"Еще время есть, - рек Батый, - спасти себя и друга; одно слово, и счастие окружит тебя своим сиянием!"
Узники хранили молчание; и се болезненный стон и вопль раздался среди народа и воинства. Телохранители раздвинулись, и Батый, обратившись, узрел - кто опишет ужас его и отчаяние?
– он узрел Зюлпму, несомую четырьмя рабынями. Кинжал вонзен в грудь ее. Червленая кровь омывала сребристые ее одежды. Уста и глаза были сомкнуты.
"Злополучный я", - возрыдал Батый и в изнеможении сил пал на руки воинов.
Царевну положили у костра Михайлова.
"Ты на месте смерти", - сказала ей тихо Цара, и Зюлима открыла погасшие взоры свои.
"Михаил!
– сказала она, простря к нему руку свою, - я отмщаю себе за твою смерть! Да будет душа твоя путеводителышцею моей к жилищу бога твоего. В последние мипуты жизни моей отрицаюсь веры ордынской. Помолись божеству твоему, да - простит детские мои заблуждения, наградит своим помилованием".
Таковы были последние слова умирающей.