След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)

Христофоров Игорь

Желтый луч из центра экрана, так похожий на нитку, которую макнули в краску и теперь тащили по серому диску, оставляя за собой потеки, отбил точку в правом верхнем секторе. Она пожила пару секунд в полумраке экрана и потускнела, стерлась сразу после того, как выскользнула из тридцатиградусного сектора антенны.

– О-о, уже мачту видно!
– прогудел наверху, в рубке, Бурыга.
– Тоже мне железяка - меньше нашей!

Анфимов почти одновременно с этой тирадой подсказал рулевому более точный курс, и Майгатов уже решил подняться из ГКП в ходовую рубку, но что-то удержало его у экрана. Он не знал что, но в том, что отпечаталось в его безразличном, пока он слушал Бурыгу, почти не видящем взгляде было что-то необычное.

Пока еще оно жило как нечто кажущееся, в чем можно было сомневаться сильнее, чем верить ему, Майгатов ждал новой отбивки цели, и, чем ближе добегал луч до нужного сектора, тем все меньше и меньше оставался в мозгу оттенок этой странности. Луч протянул мазок, выпустил из-под себя желтую точку, и ощущение, казалось, совсем истаявшее, вдруг пыхнуло во всю силу, ударило кровью в голову.

– Побачтэ - циль роздвоюеться, - с мягким полтавским выговором прошептал радиометрист.

Да, вместо одной желтой капли отсветки от цели на экране было две. С еле заметным разрывом между ними. Это походило на то, как делится под микроскопом размножающаяся клетка живого организма.

Луч описал круг и вновь воткнул в экран желтыми шляпками ржавых гвоздей все те же две засечки. Только теперь расстояние между ними увеличивалось.

Анфимов хмуро прослушал доклад радиометриста и скупо процедил сквозь зубы:

– Подойдем - разберемся. А вы, Майгатов, проверьте готовность шлюпки и высадочной команды. Ну и по имуществу: огнетушители, респираторы. Хоть убей, не пойму: дыма нет, огня нет - и полное радиомолчание. Еще к тому же ход пять-шесть узлов...

Когда до судна осталось с кабельтов*, "Альбатрос" лег на параллельный курс. Это было тем легче, что упрямый незнакомец шел почти по линейке. Подрабатывая рулями, сблизились до тридцати-сорока метров.

Небольшой, чуть длиннее "Альбатроса", сухогруз с непонятной надписью на борту - "Ирша", с вяло трепещущим на мачте российским флагом безмолвным серым айсбергом шел параллельным курсом. Дали семафор - тишина. Выстрелили из "калашникова" в воздух - такое же безмолвие в ответ.

– Ну и как ты их, Анфимов, будешь на шлюпке догонять?
– обернулся занявший полкрыла ходового мостика Бурыга к сбившейся на другом краю этого же мостика синей толпе офицеров.
– Может, бросить на фик этот "летучий голландец"?

– А вдруг там люди?
– кивнул на сухогруз Майгатов.
– Кто-то же дал "SOS".

– А теперь зашхерился** от нас, да? Ты мне мозги не засирай.

– Кораллы, - зачем-то встрял штурман.

– Ну что, Анфимов, какие мысли? Валим отсюда на фик или, на твой выпуклый военно-морской глаз, из этого дерьма можно выбраться?

– Кораллы, - заученно повторил штурман.

– Чего ты бормочешь?

– Кораллы... То есть скоро коралловые рифы. Мы и так уже в опасной зоне.

– И без тебя знаю.

– Разрешите, - шагнул из толпы Майгатов и сразу стал как-то выше ростом, мощнее.
– Если поставить кранцы*** по правому борту и подойти вплотную, то можно перепрыгнуть на судно. Примерно со шкафута.

– А если мазанешь - и между бортов? Я тебя, что ли, отскребать буду и мамочке в цинковой посылке отправлять?

– Такие случаи уже были. Плохо заканчивались.
– ------- *Кабельтов морская единица длины, равная 185,2 м ( 0,1 морской мили). **Зашхерился ( морск. жарг.) - спрятался ( от слова "шхера" - укромная бухта). ***Кранец приспособление, вывешиваемое вдоль борта корабля (судна) и предназначенное для смягчения ударов его о причал или борт другого корабля ( судна).

Все обернулись на тихий, болезненный голос. В дверях ходовой рубки тенью стоял Молчи-Молчи и смотрел на Майгатова с холодным безразличием.

– Беру ответственность на себя, - вдруг огрубил голос чуть ли не до бурыгинских интонаций Анфимов, ощутив

в глубине души, что это не он решился на подобную фразу, а раздражение на Молчи-Молчи заставило его сделать это и сразу же вслед за фразой толкнуло назад, в ходовую рубку.

– Ну давай, - непривычно тихо пробурчал Бурыга.
– Но если что, ты командир...

Майгатов в своей каюте сменил тропическую куртку и шорты на синюю рубаху с длинными рукавами и синие брюки. Не для красоты и не для того, чтоб не обгорела кожа на солнце, а, скорее, оттого, что за месяц похода в этом жарко-влажном пекле вокруг Аравии моряки поняли, что чем больше закрыто тело, тем меньше солнце выпаривает пот и тем легче переносить пытку жарой. По-пиратски повязал голову белым платком. Без всякого удовольствия посмотрел на прижавшийся к рваному клочку тени термометр - плюс сорок два. А, может, и сорок три. Смотря с высоты какого роста посмотреть. С майгатовских ста восьмидесяти двух сантиметров больше виделось сорок два. Что было, конечно же, лучше, чем сорок три. Но хуже привычных двадцати пяти-тридцати в его родном Новочеркасске в это время года.

Оглянулся на зеркало. Белизна платка еще сильнее подчеркивала смуглость кожи. В больших карих глазах, словно под кальку скопированных с отца, стыла бесконечность задонских степей, голос далекой, растворенной в веках то ли буртасской, то ли хазарской, то ли праболгарской, то ли еще какой тюркской крови. А выбившийся из-под платка каштановый чуб напоминал о матери, тихой липецкой крестьянке, волей военной судьбы оказавшейся на юге России, где и встретила она чернобрового красавца-дончака. Что еще от матери? Ах да - губы. Красивые, четко очерченные, с пухлинкой губы. Сколько раз после боев на ринге запекались, набухали чуть ли не с крупную абрикосину, а все равно восстанавливались, наливались юношеской спелостью. Мама-мама, далеко ты, ох, далеко! И нет уже отца, погибшего в автокатастрофе на своем старом, видавшем виды орсовском "газоне". И не у кого спросить, что это так жжет, гнетет душу, куда зовет сердце. Плохо, все кругом плохо. Флот гниет, как запущеная рана. Да и страна гниет. Стра-на! Нет уже той страны, которой присягал. Осколки одни. Словно врезал по стеклу стальной кулачище, и разлетелось оно вдребезги. И уж можно успокоиться этой ручище, отдохнуть, ан нет - раздирает еще не до конца отколотые осколки, скоблит ногтем по остаткам старого стекла. Уже и училище в Стрелецкой, где пять лет жизни оставлены, вроде и не училище, а институт, к тому же украинский.

– Та-ащ старший лейтенант, - вкрадчиво прошептал в щель приоткрытой двери запыхавшийся матрос.
– Командир на шкафут вызывают...

– А как кранцы?

– Повесили уже. Двойную норму.

На шкафуте, прямо у выхода из коридора, Майгатова остановил Анфимов.

– Юра, если хоть немного того...

– Все нормально, товарищ командир. Дальше меня в училище никто в длину не прыгал: под семь метров - разрядный результат.
– Возбужденно потер ладонь о ладонь.
– Если б не сплошной борт от надстройки, то лучше бы поближе к носу прыгать. А с носа уже высоковато.

– Если б знать, где упасть...

– Соломки, в смысле? Там соломкой не пахнет. Сплошное железо.

Рулевой медленно подрабатывал вправо, и борт "летучего голландца" с облупившейся у фальшборта серой краской, с выгибом от какого-то старого, скорее всего, навала на причал, с мертвенно поскрипывающими стрелами грузовых кранов, со слепыми окнами ходовой рубки подплывал все ближе и ближе. "Да-дах!" - впечатался борт "Альбатроса" в шкафут сухогруза. Кранцы - а ими служили покрышки от "ЗИЛов" - сплющились в блины, но не дали стальным бокам кораблей потереться друг о друга. "Альбатрос" со всхлипом разжимаемых покрышек отошел на пару метров от борта сухогруза и чуть сбросил скорость, чтоб поровняться с беглецом.