След голубого песца
Шрифт:
Манзадей остановился, чтобы передохнуть и зарядиться понюшкой из медной табакерки.
— Чум видно стало. Передышку оленям надо дать, — пошутил он.
— Худи тебя, наверно, ждет, чайник кипятит, — откликнулись из зала.
— Те! И свежину на стол несет, гору, — подхватили ненцы.
— Вперед не забегать, — рассердился певец. — Песня сама вперед побежит...
И, понюхав еще раз, продолжал:
Я подъехал к чумовищу.Где пристать моей упряжке?Сто саней вокруг стояло.И хореи — тоже сотня —С передков торчали косо.С краю я остановился.Тихо шел. Собаки дажеНеВ зале было тихо — слушали внимательно. Это внимание подбодряло Манзадея. Голос его окреп и дребезжал уже меньше. Песня лилась легче и свободнее.
Мы вдвоем с невестой были.С нами третий — месяц в небе.Только наши разговорыОн, наверно, не расслышал.— Увезу тебя. И будешьТы в моем хозяйкой чуме.— У тебя оленей мало —Ездить мне на чем придется?— У меня быков три сотни.— У тебя колоколов нет,А без них какая свадьба.— У меня их сколько хочешь...— У тебя цветных нет сукон.Чем я паницу украшу?— Сукон красных, сукон синихНе исшить тебе вовеки.— У тебя лисиц пушистыхИ песцовых шкурок нету...— От пушной добычи саниУ меня трещат под кладью.Мы на нарты враз уселись,Я пустил передовогоИ запел на полный голосПесню радостную — яребц.А из чума смотрит Худи,Разлепить глаза не можетПо-хорошему спросонья.— Эй, жених, твою невестуУвожу я. Если жалко,Поезжай за мною следом...— От, дельной... Ну, дельной, — одобрительно крякнул Вынукан, забравшийся на сцену к самому столу, и, подмигнув, добавил: — Не хуже меня...
В зале раздался смех. Манзадей покосился на старика.
— Продолжать дальше или на этом закончить? — сурово спросил он.
— Дальше, дальше что было?
— Дальше было вот что:
Дымом споветру запахлоИ залаяли собаки.— Вот тебе, моя невеста,Чум богатый, самый лучший —В дыры свет видать снаружи.А быков такое стадоНе войдет в загон, пожалуй.Посчитай-ка — полдесяткаНасчитаешь. Даже больше.Прервала меня невеста:— Не считай своё богатство —Сердцем я твоим богата.Галина
2
Сядей-Иг, Холиманко, Лагей и Куроптев в разное время и разными дорогами тоже приехали на празднество. Сядей-Иг поставил оленей на вязку и пошел в землянку, вырытую в косогоре на Кармановом мысу. Там жил его старый приятель бывший купец Саулов, отощавший, как старый олень в весеннюю бескормицу. Саулов зажевал губами, встречая гостя. С трудом спустил с полатей пузатый бочонок и отвернул медный позеленевший кран. В кружку побежала белая, как молоко, жидкость.
— Они празднуют и мы тоже, — протянул он Сядею кружку. — Держи.
Сядей-Иг жадно хлебнул с мороза. Терпкий и острый напиток опалил рот. Сядей довольно покрутил головой.
— Злой, лешой...
Саулов захохотал.
— Даже тебя, старого тюленя, пронял. Видать, отменно хорош...
Он пил медленно, крякал и, выпив, разглаживал грудь костлявым кулачком.
— Царское питье, так и распаляет...
Охмелев, он закуражился.
— Ты, Сядей, знаешь, с кем сидишь? Первостатейным купцом был Саулов на Печоре... Бывало...
Он ходил по щелястому полу землянки тощий, невзрачный, в линялой, прорванной на локтях рубахе, подпоясанной обрывком какой-то веревки, глазки его слезились, а губы всё жевали и жевали. Он всхлипнул, вытер под носом рукавом и стал цедить в кружку.
— Одно вот утешение осталось... Квасок... Давай вытянем ещё...
Сядей-Ига развезло с первой кружки. Он пытался встать на ноги и никак не мог, цеплялся за лавку непослушными пальцами. Вторая свалила его. Лежа на полу головой к порогу, он дребезжащим голосом пел. Дикие и невнятные звуки вырывались из его беззубого рта. Только и можно было разобрать бесконечно повторяющийся припев: Сядей-вадей, э-э-эй! Саулов постоял, сокрушенно склонив голову набок, плюнул и полез, срываясь ногой с приступка, на печку. Тусклая лампа с разбитым и заклеенным бумагой стеклом покачнулась на столе и прислонилась стеклом к стене. Он не обратил на это внимания.
Когда Куроптев открыл дверь землянки, на него пахнуло едким смрадом. Стена, оклеенная газетой, шаяла.
— Эй, вы, купцы, — заорал Куроптев, — не задохнулись ещё?
Саулов заворочался на полатях, разразился кашлем. Сядей-Иг лежал без движения, раскинув руки, и храпел. Куроптев отставил лампу, схватил ведро с помоями, плеснул на стену. В пазу зашипело, дым перемешался с паром.
— Ну, вставайте, гости приехали. — Куроптев ногой растолкал Сядей-Ига. Тот сел и бессмысленными глазами уставился на приезжих. Саулов спустил голые ноги с полатей и так сидел, заливисто кашляя. Куроптев бесцеремонно пытался растормошить его.
— Слезай, слезай, хозяин, не задерживай гостей... — Но так и не добившись просветления хозяина, махнул рукой. — Ладно, к лешему их. Давай, Лагей, хозяйничать сами, — сказал он и потряс бочонок, определяя, есть ли в нем содержимое. — Ого, ещё много! Пей, Лагей...
Лагей, держа кружку, глазом косил на Сядей-Ига. Сколько лет прошло, а обида никак не забывалась. И сейчас некогда оскорбленный жених искал слова, чтобы побольнее уколоть отца сбежавшей в день свадьбы невесты. Этому помог ударивший в голову хмель.
— Ты что тут сидишь, Сядей? — задал он невинный вопрос.
Не совсем ещё очухавшийся после короткого сна Сядей-Иг что-то невнятно пробурчал, вроде того, что сел, мол, и сижу.
— Не там сидишь. Шел бы туда, в пре-зи-ди-ум, вместе с зятем садился бы...
Попал в точку. Сядея взорвало. Он попытался встать, но смог только подняться на четвереньки и так и стоял, брызгая слюной из беззубого рта. Грязный, измятый, с лицом, перекошенным злобой, он был похож на диковинного зверя. Лагей захохотал.