След голубого песца
Шрифт:
— Ты бы, Нюдя, самоварчик поставила, нам с Ясовеем пить захотелось...
Нюдя вышла на кухню. Тогда Шурыгин взял Ясовея за плечи.
— Ты, брат, не распускайся. — Возьми себя в руки. В жизни и не такое случается...
— Значит, всё? — выдавил из себя Ясовей.
— Что всё?
— Достукался. В классовые враги попал...
Взъерошенный, позеленевший Ясовей не походил на себя. Скулы его обострились, глаза сузились и лихорадочно горели. Шурыгин усадил его на стул, сам сел напротив.
— Вот что, друг, ты мужчина, а не подол паницы, так и будь мужчиной. Разве можно так раскисать! На, причешись...
Ясовей безотчетно
— Как же мне теперь быть? — спросил он.
— Быть как быть, — ответил Шурыгин, расставляя на столе посуду. — Работать надо, загладить вину.
— Так и ты веришь, Николай Васильевич?
— Во что?
— В то, что я виновен...
— А ты что же думаешь — святой ты, безгрешный?
— Какой уж безгрешный, кулацкий зять... классовый враг...
— Глупости, Ясовей, — твердо сказал Шурыгин, — глупости ты оставь. Никто не поверит этой чепухе, все тебя знают...
— Все знают зятя кулака...
— Ну что ты твердишь, как попугай, одно и то же.
— Не я твержу, другие твердят...
— Есть русская пословица: на каждый роток не накинешь платок. Сходи-ка лучше, принеси самовар. Слышишь, Нюдя трубой бренчит, вскипел уже...
Ясовей пошел в кухню. Вернулся с пузатым самоваром, зло и весело фыркающим горячими брызгами. За чаем разговор пошел в более уравновешенных тонах. Ясовей, правда, сначала кипятился, но Шурыгин спокойно слушал его, не прерывая, дал высказаться до конца. А потом сказал:
— Ты прав, негодуя против необоснованных обвинений. Но вот я слушаю тебя и получается, что ты вроде бы чист, как осенний ледок. А ведь это не так, Ясовей...
Ясовей набычился.
— Не выставляй рога. Ты не олень, а я не волк, — засмеялся Шурыгин. — Сумей выслушать горькую правду. Я думаю, что ты считаешь меня своим другом. Так? Ну, вот. Так я тебе скажу, как друг, желающий только добра: тебя критиковали не зря. Ты честный человек, ты коммунист, в этом нет сомнения. Ты — сын кочевника — получил образование, стал учителем. Это тоже твоё достоинство. Ты любишь свой народ и не жалеешь сил для него. Что ж, это так и должно быть. Но в тебе, Ясовей, стало появляться зазнайство, ты стал чувствовать себя на особом положении, выше других. И вот ты отобрал у Юрбея бумажки с родовыми клеймами. А ведь если бы ты посоветовался с ячейкой и Советом, наверно бы, нашелся другой выход. Так или не так? Думаю, что так. Ты поехал в распутицу за вакциной. За это тебя все хвалят. Что ж, за хорошее дело и похвалить полагается. Но понимаешь, похвалы-то эти тебе не впрок пошли, получилось, будто ни у кого из оленеводов не хватило духу поехать в распутицу за вакциной. А ты поехал. Чем не герой! И тебе нравится такая поза. Ишь, мол, какой я храбрый да сознательный. Скромности не хватает. Ясовей, как другу говорю, не обижайся. И наконец, с этим раскулачиванием. Кто тебе дал такое право — самолично производить раскулачивание? Разве так это делается! Ты допустил самоуправство и за самоуправство надо отвечать. Уж не думаешь ли ты, что тебе всё можно? Не слишком ли много ты возомнил о себе? Смотри, не ходи по косогору — сапоги стопчешь. Не ходи по косогору — косолапым будешь. Ну, будешь косолапым?
Шурыгин шутливо взъерошил ему мокрые волосы.
— Эх ты, олень, потерявший рога!
Ясовей высвободился,
3
Встревоженные глаза Нюди не давали Ясовею покоя. Она ничего не спрашивала, только смотрела с затаенным страхом и вздыхала. И это было горше всего. Он не находил места, чтобы укрыться от взгляда, бередящего душу. Чувствовал его на своей спине, сидя над ученическими тетрадями. Не избавлялся и тогда, когда ходил из угла в угол, меряя комнату крупными шагами. Даже в классе казалось ему, что и сквозь стену проходят лучи этих печальных глаз.
«Как быть? Как быть? Как быть?» — неотступно, будто стук часов, бился этот вопрос в мозгу. «Всё из-за неё, все из-за неё», — появлялся ответ. Ясовею становилось не по себе, и он уходил к морю. На черной скале стоял, обдаваемый брызгами. Море всегда успокаивало его, но сегодня успокоение не приходило. Глухие удары волн о скалу отдавались в ушах. Море и облака соединились в одну мутную хлябь, и не было ей ни конца, ни края. И ледяной ветер свистел и метался вокруг, будто хотел подхватить и унести в кромешную тьму бушующей морской стихии. Потеряв счет времени, продрогший, Ясовей уходил со скалы. И ему навстречу, пробивая пелену тумана, мигали огоньки жилья.
— Доктор, можно?
Галина Васильевна стояла на стремянке, доставала книгу с полки. Она обернулась на голос.
— Заходите, Ясовей. Да что это с вами, на вас лица нет.
Он взял стул, тяжело на него опустился.
— Лица, это бы полбеды... Ни ума, ни сердца не стало, вот горе, — усмехнулся Ясовей.
— Чего-то вы мудреное толкуете. Дайте-ка пульс...
Он высвободил руку.
— Чепуха. Здоров, как бык...
Галина Васильевна растерянно смотрела на него, не зная, что делать.
— Вот что, доктор. Давайте-ка без рецепта, — сказал он вдруг таким голосом, что у неё замерло сердце. — Выслушайте меня не трубкой... Сердцем, если можете...
Если бы он знал, что происходило сейчас в груди этой девушки! А он не знал и ничего не замечал, углубленный в своё горе. Глядя в чернеющий квадрат окна, он продолжал:
— Галя, я пришел к вам, как к другу... Помните, в городе вы дали руку и сказали, что будем дружить... Ну вот, скажите мне, как быть... Прямо и откровенно...
Она стояла, кутаясь в полушалок и прижимала руки к сердцу, будто хотела удержать его в груди. Она готова была сейчас, сию минуту кинуться к Ясовею, сказать всё, всё запрятанное, затаенное, о чём старалась не думать, забыть, вычеркнуть из сердца. А произнесла невпопад:
— Я сегодня выдала Нюде бюллетень... Отпуск.
Он сначала не понял. Поняв, опустил голову.
— Да... мне говорят: ты зять кулака... Меня превратили в подкулачника... Так что же делать? Или бросить жену...
Усилием воли Галина Васильевна овладела собой.
— Опомнитесь, Ясовей. Как вы можете говорить такое!
Он не поднимал головы.
— Как вы можете такое говорить, особенно сейчас... У вас будет ребенок, понимаете, что это значит...
Она выкрутила фитиль в лампе, хотя пламя и так было ярким.
— Идите домой. Успокойтесь. Подкулачник...
Она засмеялась. Ясовей в недоумении поднял глаза.
— Ну, что смотрите, какой же вы подкулачник. Ведь все вас знают. Смешно, Ясовей...
— Вам смешно? — Ясовей взъерошился.
— Да, смешно... Как вы можете всерьез принимать то, что не стоит выеденного яйца!..