След молнии
Шрифт:
Я открываю рот, но не могу издать ни звука. Пытаюсь поднять руку, но она остается прижатой к телу. Моя челюсть шевелится с влажным сосущим звуком. Кровь заливает рот изнутри, и я захлебываюсь ею – густой, теплой, со вкусом сырого мяса. Нейзгани слышит меня, и наши глаза встречаются. Глаза у него серые – похожие на мертвые выцветшие вещи, слишком долго пролежавшие на солнце. Зубы желтые, покрытые жиром, выгрызенным из человеческой плоти. Отдельные сгустки этого жира прилипли к деснам. На голове у него шкура койота мехом наружу, покрывающая шею до плеч. На шее галстук в серебряную полоску. Я чувствую, что все это неправильно. Глаза настоящего Нейзгани как оникс, а зубы – как бриллианты. И только йее
Я просыпаюсь – озябшая и дрожащая в тени навеса. Кай лежит напротив меня и крепко спит. В воздухе пахнет пылью и жарой, а не дурными снадобьями. И я здесь – единственный монстр на многие мили вокруг.
К тому времени, когда мы снова выезжаем на дорогу, солнце теряет свою свирепость. Мягким золотым пятном оно клонится к горизонту. Несколько раз Кай пытается разговорить меня, но я никак не могу отойти от своего сна – от болезненного цвета неба над Черным Плато, от запаха колдовства. От Нейзгани, выглядевшего как колдун йее наалдлошии, убивший мою нали, – вплоть до мутных глаз и желтых зубов. Однако шкура койота – это ошибка. Колдун, напавший на нас, был одет в волчью шкуру. Но все равно было очень похоже, и в совокупности с остальной частью сон серьезно выбил меня из колеи. Поэтому, когда Кай спрашивает о семье, я говорю: «Все мертвы». А когда он интересуется, кто меня воспитал, я отвечаю: «Наверное, он тоже мертв».
На этом наша беседа заканчивается.
Я рассеянно тру плечо и думаю о чудовище. Думаю о зле. Гадаю, стоит ли считать то, что я увидела во сне, простым совпадением. Или это что-то значит?
– Расскажи, что ты о нем знаешь… как ты там его назвал?
Он сидит, прислонившись к пассажирской двери, и рассеянно смотрит в окно.
– Хмм?
– Ну ты сказал, что узнал монстра, когда мы были в доме у Таха. Назвал его тсэ наайее.
Он делает вид, будто не хочет со мной разговаривать, вероятно, раздраженный моим дерьмовым к нему отношением. Но я уже поняла, что молчать не в его стиле, поэтому спокойно жду.
Наконец он не выдерживает.
– Ну тсэ наайее не совсем подходящее слово, – признается он, – но что-то в этом роде. Я уже слышал о них раньше. Как я рассказывал, мой отец когда-то был профессором, изучал обычаи навахо. Иногда приносил домой записи – устные рассказы старейшин о былых временах. История сотворения, легенды, рассказы о чудовищах. – Он усмехается. – Помню, у него была большая коробка с видеокассетами. Ты помнишь, что это такое? Нет? Неважно. В общем, он получил грант от племени на их оцифровку. Я часто сидел в его кабинете и наблюдал, как он работает.
– Цифровые записи? Думаешь, мы их найдем в библиотеке Краун-Пойнта?
– Именно на это я надеюсь, Мэгз.
Я хмурюсь, второй раз услышав это незнакомое имя.
– Почему ты меня так зовешь?
– Мэгз?
– Кто-то тебе наврал.
– Может, и так… – Он откидывается назад, упирается ногой в переднюю панель и одаривает меня улыбкой кинозвезды. – Когда это сработает, дай мне знать, напарник.
– Слушай, – говорю я, – не жди ничего особенного от нашего временного сотрудничества, хорошо? Ничего личного. Просто я предпочитаю работать без напарников.
– А я слышал, у тебя был напарник.
Нейзгани. Но как ему объяснить? Нейзгани был больше, чем напарник, и больше, чем учитель.
– Он ушел, – просто отвечаю я, – и какое-то время я была сама по себе.
– Охотилась на чудовищ?
– Нет, – признаюсь я. – Этот тсэ наайее стал моим первым самостоятельным заказом. Я была… ну я несколько раз пыталась поработать с местными командами, но из этого ничего не вышло. Поэтому в основном отдыхала.
Обитая в таком трейлере, как у меня, можно позволить себе сделать перерыв.
– Ну вот. Видишь, как идеально все сложилось? Только ты вышла на работу, и… – Он разводит руками. – Вот он я!
Этот человек неумолим. Я чувствую, что вот-вот улыбнусь, несмотря на то что изо всех сил стараюсь казаться хмурой. Вот ведь гад!
– У меня есть собаки, – бормочу я.
– Да ладно!
– Я в том смысле, что… блин!
Мы взбираемся на последний холм, и внизу перед нами расстилается Краун-Пойнт.
Городок Краун-Пойнт – это несколько миль пространства, заставленного трейлерами и сборными домиками вплоть до скромного кампуса технического колледжа. Я помню, что главная дорога, по которой мы едем, огибает восточную окраину города. Если продолжать двигаться по ней дальше, то можно добраться до гастронома «Башас» [43] и небольшого ресторанчика, в котором раз в месяц подают тушеную баранину. По крайней мере, так было раньше. Теперь Краун-Пойнт напоминает заброшенное поле битвы.
43
«Башас» (Bashas') – семейная сеть продуктовых магазинов, распространенная в основном в Аризоне.
Почерневшее, сожженное и усеянное телами убитых.
Глава 9
Мы молча едем по девятому шоссе в самое сердце Краун-Пойнта. На моих коленях лежит дробовик, а Кай что-то высматривает за окном. Возможно, признаки жизни. Но ему не везет. Мертвецы, усеивающие землю вокруг нас, явно не живые.
– Так много призраков, – шепчет он.
– В каком смысле?
– Ч’йидии. Кругом. Ты их не видишь?
Я вздрагиваю. Такое ощущение, что по моему позвоночнику поползли миллионы крошечных муравьев.
– Нет.
Он кивает. Ни слова не говоря.
На языке навахо духи умерших – это ч’йидии. Это остаток, злые дела, которые каждый мужчина и каждая женщина оставляют после себя в момент смерти. Они могут овладевать живыми, вызывая болезнь «утопление». «Утопление» – это медленная смерть, погружение в меланхолию и депрессию до тех пор, пока вы не забудете встать с постели, не забудете поесть и в конце концов не разучитесь дышать. Болезнь «утопление» может проходить и скоротечно, в виде приступа, когда вы внезапно почувствуете, что задыхаетесь, и вас начнет затягивать в могилу. Но, быстро или медленно, ч’йидии убивают в любом случае. К счастью, они, как правило, остаются рядом с телом или заражают жилище, в котором умерший встретил свой конец, так что, пока мы держимся от них подальше, они держатся подальше от нас.