След на рельсах
Шрифт:
Тут поднялся ветер, в небе грохотнуло, правда, еще далеко, как бы разминаясь. Марков тем временем сгоряча взлетел вверх по гравию, по крутому откосу, но тотчас взревел паровоз – и «дефективный» шарахнулся в сторону, заметался. Но соображал он очень быстро и бросился туда, где над путями уже были перекинуты конструкции будущего мостового крана. Прыгнул, ни секунды не колеблясь, ловко, по-кошачьи цепляясь за металлические скобы, проворно полез вверх.
Колька, пусть и разгоряченный погоней, ужаснулся – куда же он, дурак? Гроза же на
– Слезай! Дурак, слезай!
Но все бесполезно. Марков упрямо и ловко карабкался все выше, причем очень ловко, будто земля не тянула его к себе. Колька понял: если парень сейчас доберется до верха и перебежит пути, то не факт, что кто-то успеет встретить его на той стороне, кричи не кричи. И по земле за ним не поспеть – чертовы поезда идут плотно, без просвета, и это не пассажирские, которые можно пробежать насквозь по тамбурам, все грузовые.
Он, наконец, решился, плюнул на все и полез следом.
Тут загрохотало еще громче и ближе, сразу хлынул ливень.
Все, голой пятке кранты. Она, вся сбитая, стертая, истыканная невесть чем, теперь еще и скользила на мокрой конструкции, а следом за ней начали скользить и ладони. И когда это происходило одновременно, сердце ухало, казалось, что он уже срывается, вот-вот слетит вниз или на покатые мокрые крыши вагонов, чтобы тут же скатиться под колеса… Было страшно до чертиков, но Марков лез и лез, и Колька не мог отстать, просто старался не смотреть вниз. А на земле уже сбегался народ, все кричали и матерились. «Дефективный» добрался до моста, перекинутого над путями, пробежал по нему довольно далеко – и тут вдруг опомнился, замер, завертел головой и намертво вцепился в балку.
Обеими руками! – подумал Колька и тут же похолодел: «Сумки-то нет. Нет сумки. Когда он ее скинул, где?!»
От отчаяния и злости сил прибавилось, он сделал рывок и оказался на том же мосту. Теперь до Маркова было недалеко, а тот судорожно цеплялся за железяки.
Колька трусил не меньше, ведь если сейчас молния шандарахнет в мост – ему уже будет ни до чего – ни до денег, ни до Маркова. Да что там, его самого не будет. И все-таки, стиснув зубы, Колька неумолимо приближался.
Ливень все усиливался, на верхотуре свистел сильнейший ветер. Он хлестал по глазам, а конструкции вибрировали, ходили ходуном. Руки от этой дрожи слабели…
Вдруг Марков застыл на полпути на ту сторону. Он был похож на проснувшегося лунатика, который опомнился на крыше и не понимает, что здесь делает и куда теперь идти.
Колька громко свистнул. Парень вздрогнул, обернулся, тотчас потерял равновесие и намертво обхватил балку.
– Давай руку! – позвал Пожарский.
– Зачем? – спросил Марков.
– Не дури! Гроза ведь. Вниз надо, – Колька говорил и постепенно, по полшага, подбирался, протягивая руку.
Снизу заорали в голос:
– Спускайтесь!
– Уши оборвать!
– Сгорите!
Из тучи полыхнуло так ослепительно, что Колька зажмурился. Но
– Ну, не дури! Давай руку!
Однако «дефективный» не спешил. Видно было, что он окончательно пришел в себя, потому что отцепил одну конечность от балки и теперь тер ладонью лицо.
Снова сверкнула молния, над головой грянул гром. Подавляя желание ринуться обратно к опоре, скатиться вниз и бежать без оглядки, Колька рявкнул:
– Хватайся, дурак, пропадешь!
Марков повернулся, и они оказались теперь лицом к лицу. Выражение на его тощей физиономии было такое, как раньше у Наташки, когда ее будили за чем-нибудь хорошим – угостить мороженым или отправиться в парк. Улыбаясь, он, несмотря на грохот, отчетливо сказал:
– Уходи. Я сам.
Снизу набирал скорость состав с каким-то ломом, конструкции моста заплясали, как чокнутые, и Колька машинально ухватился за них. Марков тоже взялся обеими руками, но для другого – подтянувшись, как на турнике, он перевалился через балку и полетел вниз.
То ли молния треснула, то ли в голове взорвалось, но Колька, ничего не соображая, рванул прочь с моста…
Глава 3
Народ, который толпился внизу, первым делом оттащил Кольку подальше от опоры, а потом уже его поприветствовали от души, разнообразно. Кто-то обматерил, кто-то сгоряча надрал уши, иные, напротив, ощупывали его и спрашивали, цел ли.
В последнем имелись серьезные сомнения. Сгоряча Колька спрыгнул на гравий и пробежался по нему, но когда запал схлынул, его так пробило, что он, заорав, свалился сначала на бок, потом, когда к горлу подступило и начало рвать, перекатился на живот.
В перерывах между приступами тошноты Колька слышал, как кто-то начальственно гудит:
– Прекращаем балаган! Не толпиться! – и прочее.
Народ, наконец, расступился, образовав круг, и тут же дождь прекратился, тучи унеслись, и улыбнулось солнце. Как будто и не было ничего.
А Марков умчался куда-то на одном из этих вечно пробегающих и как будто не останавливающихся поездов, его и след простыл.
Колька поднял голову – здрасьте-пожалуйста, а вот еще головная боль. Перед ним стоял тот самый Яковлев, муровский лейтенант, который как-то заграбастал Пельменя с Анчуткой. Мозгов у него хватило ровно на то, чтобы обвинить мужиков в посягательстве на несуществующую честь известной гулены.
Тотчас возникла мысль о том, что и на этот раз добром дело не кончится. Лейтенант Яковлев, то ли не узнав его, то ли сделав вид, что не узнал, заговорил быстро, отрывисто: