След в след
Шрифт:
Николай, испытующе глядя в глаза земляку, вполголоса заметил:
– Не так подумал. Там много структур, я из контрразведывательного отдела и к общей системе не имею отношения.
– Да я и не подумал ничего, – парировал Лоскутников.
И тут же Николай, чтоб сгладить неловкость, заговорщически подмигнул приятелю, переходя на шутливый тон:
– Ну, давай колись, как дела на личном фронте. Небось и невеста уже есть?
– Какая невеста, Коль, война кругом, – вполне серьёзно отозвался Лоскутников, ненароком охлаждая игривость Мансуры. – Мать писала, что в соседних деревнях мобилизовали всех
Николай, разумеется, Ольгу помнил. Но когда это было? Столько всего пережито с тех пор. И оба вдруг замолчали, каждый думая о своём. Воспоминания о родном крае, о родителях невольно всколыхнули что-то сокровенное в душе каждого. Неведение завтрашнего дня их вовсе не страшило, их не страшило даже то, что любой из них мог погибнуть в молохе войны, а могли погибнуть и оба. Но об этом как раз не думалось.
– Действительно, какие невесты, когда вокруг столько горя, – устыдился Мансура, глядя куда-то вдаль.
Серое небо плыло над ними в тот день, пронося острые холодные капли дождя. Погода стояла под стать настроению. Вчерашние мальчишки в одночасье превратились в молодых, уверенных в своих силах мужчин. Лоскутников – полная противоположность Мансуры: на полголовы выше, плотнее, волосы светлые, прямые, гладко зачёсаны. Лицо слеплено аккуратно, без броских, запоминающихся линий; и глаза, несмотря на светлые волосы и кожу, глаза тёмно-карие, в них всегда искрилось озорство, мальчишеская задиристость. Мансура обратил внимание, что в тот день озорство в глазах Степана заметно угасло. Хотел сказать об этом, подбодрить, да прозвучал звонок в здании – это был сигнал сбора. Прозвучал настолько неожиданно, что оба ещё больше растерялись. О возможном сигнале тревоги оповещали сотрудников милиции не раз, предупреждали: «Будьте наготове!» И на тебе! Лоскутников побледнел, заулыбался неловко, как бы извиняясь за происходящее. Они обнялись, понимая оба, что эта первая после школьных лет встреча может оказаться последней. Расстались без слёз, без неуместных шуток, со скупыми фразами. Расстались, как подобает взрослым мужчинам.
Судьба их пощадила. В следующий раз встретились уже после войны, когда Мансура вернулся в родные края с молодой женой. Вот тогда со Степаном встречу отметили как следует, по-родственному. Уже семьями. Лоскутников тоже был женат к тому времени. Степан не скрывал радости, когда узнал, что Николай решил приехать в родные места не просто погостить, а навсегда. Сразу предложил пойти в милицию, но Мансура заартачился: дескать, хватит, набегался, хочу пожить немного нормальной спокойной жизнью.
Лесников в леспромхозе не хватало! Да что там, в леспромхозе; в те годы мужчин не хватало везде, в деревнях особенно. А директор леспромхоза Будников, узнав о том, что Николай из местных, к тому же офицер с фронтовым прошлым, так места не мог найти от радости. Соответственно определил участки Мансуре поближе к его деревне.
И надо же, не успел сегодня Мансура приехать в райцентр, как его нашёл Лоскутников.
– А я смотрю, идёт счастливый, никого не видит. Как кот бежит к сметане, так и ты на доклад к начальству, – шумно заговорил Лоскутников. Они обнялись: – Никого не видит и не слышит.
– Да
– Николай, обижаешь! «Кто-то сказал». Я где работаю? В милиции! Чай, не последний человек в посёлке! Моя обязанность – знать всё и про всех.
Позже Степан раскололся – про приезд узнал от директора леспромхоза: накануне созвонились по телефону. А уж время подгадать для майора милиции – не проблема!
– Сегодня ночуешь у меня! Никакие возражения не принимаются, -Николай собственно не возражал. Лоскутников настолько оживился от встречи, что первые минут десять, вообще, слова не давал вставить Николаю. – Считай, сколько не виделись, – Степан остановился, изображая насмешливую задумчивость. – Аж с Нового года. Вот время летит!
– Ну, это ерунда, если вспомнить, сколько не виделись до этого лет, подхватил весёлое настроение друга Мансура. Так они балагуря зашли в контору леспромхоза. Немного спустя, когда все вопросы на работе Николай утряс, решили так: Николай едет до конной базы, оставляет Лорда у местного деда Мазая и не мешкая – к Степану домой, его уже ждут.
– Елена с обеда от печки не отходит. Пельмени вчера настряпали, так что давай быстрей гужуй коня, и ко мне. Я к себе в отделение, и сразу до дому. Лады?
– Лады!
Глава 2
За ночь конвой сменился, начальником караула заступил старшина Тыжняк. Циклоп, как только увидел красную разъевшуюся рожу начкара, со злорадством изрёк: «На ловца и зверь бежит». Жмых тоже многозначительно ухмыльнулся.
Шагая привычным строем в гору, Огородников сквозь хриплый кашель Жмыха услышал несколько запоздалую реплику: «В масть легла карта, поквитаюсь заодно за Кузю».
Болтали про Тыжняка худое, будто самолично в тридцатых годах расстреливал арестованных: а правда то или неправда, кто его разберёт.
Но те, кто сталкивались с Тыжняком ближе – верили в подобные слухи о нём. На зоне начкар также славился особой жестокостью по отношению к заключённым. Очевидно, и Циклоп, и Жмых имели возможность лично в этом убедиться, иначе, чего ради носить столько времени личную неприязнь к седеющему, сохранившему молодцеватую подтянутость мужику. Ещё болтали, что Тыжняк прошлым летом принимал участие в поимке нескольких беглецов: так вот, из шестерых – два зека были на его счету. Скорее всего, среди тех и был Кузя, кто знает?
В последних числах марта ночь растворяется непривычно рано, и морозы отпускают: термометр показывает чуть ниже минус одиннадцати.
– Вот были бы такие зимы, – мечтательно сказал Веня Поллитра, закатывая глаза, бормоча что-то под нос и шумно, с присвистом дыша. Впрочем, все тяжело дышат. Для заключённого ГУЛАГа протопать две-три версты -задача не из лёгких. Конечно, многие и больше выхаживали в этапах, но каждый этап в какую-то минуту начинал казаться последним в жизни.
В эту ночь Огородникову снились кошмары: удивительным было то, что он давно не видел снов, не связанных с едой. Заключённый днём думает о еде много, но не постоянно: дневные хлопоты частично вытравливают животное желание закинуть в желудок что-нибудь съестное. Ночью человек во власти голода, он уже ни о чём другом думать не может, он постоянно думает только о еде. Слабость и отчаяние становятся неотъемлемыми попутчиками зека. В таком состоянии редкий зек принадлежит себе: его воля, его дух, его мысли принадлежат «хозяину» лагеря.