След в след
Шрифт:
Зрачки Тыжняка мгновенно помутнели. Он ещё грузнее повалился на Жмыха, окончательно прижав того к земле. Жмых тяжело задышал, задёргался:
– Вот боров! Чуть жиром не придушил, – наконец выбрался из-под туши начкара. Вдруг свирепея, наливаясь яростью, схватил сук и со всего маху всадил в глаз Тыжняку. Это единственное, чем мог расквитаться зек за свои суровые тюремные будни с ненавистным служакой. Оказывается, Тыжняк ещё был жив: он судорожно дёрнулся несколько раз, засучил ногами. Огородников в эту минуту отчётливо уловил сухие хлопки выстрелов:
– Что это? Никак выстрелы двустволки?
Мгновенно
Воцарившаяся тишина оглушила больше, чем работа оружия. Огородников вскочил и побежал в сторону, где захлёбывалась рычанием овчарка. Шагах в сорока – пятидесяти вниз по склону зверь и человек катались, сцепившись единым клубком, по снегу. Подпрыгнув ближе, Сашка дважды выстрелил в крупный бок собаки. Пёс забыл о добыче, взвыл жутко, забился в агонии. Зек скинул с себя пса. Это был Циклоп. Поддерживая окровавленную правую руку, он встал, тяжело дыша. Огородников точным выстрелом в голову добил невыносимо скулящего пса и бросился наверх.
Показались Жмых, затем Хмара, поднялся наверх постанывая Циклоп. Михась, подволакивая ушибленную ногу, подошёл с оставшимися в живых зеками. При этом безотрывно и как-то странно всё посматривал на Сашку, словно видел его впервые. Во взгляде плохо скрываемое беспокойство и уважительное восхищение.
Один из зеков, сначала показавшийся убитым, неожиданно зашевелился и, сплёвывая кровяные сгустки из провалившегося рта, попытался встать хотя бы на колени. Чёрный бушлат на нём пузырился внизу живота, и оттуда обильно стекала в снег кровь. Все в оцепенении наблюдали за ним. Хмара, поймав многозначительный взгляд законника, подскочил к несчастному и точным натренированным движением руки вырвал из груди раненого последний вздох.
– Не жилец всё равно. Только мучается, – как бы оправдывая свой поступок, сказал Хмара.
Все глянули в сторону костровища, там лежали убитые конвоиры. Пламя костра облизывало хозяйскую кучу хвороста: два стрелка лежали бездыханные, неуклюже распластав руки в стороны, словно каждый готовился сделать отчаянный прыжок в бездну. Огородников растерялся: он не мог взять в толк, как блатарям удалось именно этих двоих убить без потерь и без шума. Подошёл поближе, перевернул одного. Так и есть! Под левой лопаткой огнестрельная рана, запитанная свежей, ещё тёплой кровью.
Но кто мог стрелять?
Сомнений, что он слышал выстрелы нарезного оружия, не осталось. Осталось только прояснить, кому принадлежат столь меткие выстрелы, и увидят ли они этого человека. Огородников под недоумённые взгляды солагерников посмотрел на Михася, ожидая объяснений.
Глава 3
Шагая неторопливо центральным проспектом, Мансура вновь удивился тому, как разросся за последние годы райцентр. Вдоль улиц стояли не только деревянные дома: много кирпичных зданий – и высоких, и одноэтажных – красовалось повсюду. В низовье виднелись очертания грандиозного строительного комплекса:
К вечеру заметно похолодало. Подходя к дому Лоскутникова, глянул в небо. Тучи волокло с севера. Верхушки сопок затянуло мглистой пеленой, ветер подтянулся, окреп. Мансура чертыхнулся, понимая, что метель завтра может его задержать в райцентре. Первые признаки весны исчезли с порывами промозглого ветра.
Степан помогал жене Елене накрывать на стол, когда объявился Ман-сура. Трёхгодовалый сынишка – Антип крутился у стола, детским умом смекая, что родители не просто так хлопочут на кухне. Антип на первый взгляд из-за копны тёмно-русых волос больше напоминал обликом мать. Степан Ефимович, по этому поводу как бы балагуря, упорствовал, призывая видеть в сыне черты только его породы. Елене хватало разумности такие разговоры обращать в шутку. В доме Степана царило радостное оживление.
– У нас по такому поводу пельмени и утка. С вашей охоты, когда вместе по осени ходили, – улыбалась Елена, нарезая ломтями душистый пахучий хлеб.
Лоскутников прошедшей осенью ездил в гости к другу: осенняя охота в сибирских лесах памятливая, всегда трофейная, впечатляющая. Мужчины переглянулись, вспомнив те вечера на берегу огромного залива, укутанные в сиреневые мягкие сумерки; затухающее сентябрьское небо, кое-где забрызганное ранними янтарными звёздами, неспешные разговоры за бутылочкой добротного самогона. До Николая тут же добрался усталый беспрерывный шум прибоя, навеивающий прохладу. Тогда рыбалка и охота выдались удачными.
Первые полчаса застолье, как и полагается, протекало в степенных расспросах о домочадцах, о важных событиях в семье, о делах на работе. Степан видя, сколь быстро устаёт от расспросов гость, намекнул жене нести жаркое, мол, гость от дороги не очухался, а его уже донимают разговорами. Выпили за встречу.
– Когда ждёте пополнение? – спросила Елена, подкладывая Николаю картошку.
– По срокам в июле-августе. Надеюсь, всё будет хорошо.
– Дай-то бог! Да ты не кручинься так заранее! Жена у тебя молодая, самое время рожать! – заговорил Степан, разливая самогон в рюмки.
Елена поддержала:
– И то верно. Мы, русские бабы, неприхотливые, стойкие. Сколько уж бед нас за эти годы обхаживало, ай, ничего! устояли ведь!
Стол у хозяев хлебосольный, пировать можно хоть до утра. Николай заметил это, едва прошёл на кухню. Хозяйка зарделась, довольная похвалой гостя.
Лоскутников женился в начале сорок шестого года: невесту привёл в дом из соседней деревни. Свадьбу сыграли скромную: больше для порядка, чем для веселья. В ту пору в районе голодно было. Второе лето подряд неурожай: до середины августа вёдро, земля трескалась от засухи, а к сентябрю упали ранние, но жгучие заморозки. Многие, не выдержав, с проклятиями уезжали из деревни. По этой причине один из родственников Степана перебрался в город. А чтоб добру не пропасть, ссудил за невысокую цену хозяйский пятистенок племяннику. Пятистенок был добротный, без хозяйского пригляда простоял недолго. Предложение от родственника пришлось тогда кстати – Степан только-только получил, можно сказать, неожиданное назначение в родные края замом начальника районного Управления оперчасти.