След в след
Шрифт:
– О-о, да ты тут, оказывается, не один, – заговорил Мансура, трепля Лорда за холку. Кобылица настороженно смотрела из темноты большими чёрными умными глазами, внимательно следя за действиями человека. Тут слева блеснула полоска электрического света. Из каптёрки выглянула седая, густо обросшая голова деда Мазая. Почему его так звали, вряд ли кто в поселковом центре сейчас мог рассказать. Он и сам, наверное, забыл то время, когда к нему обращались по имени-отчеству. Слишком давно это было. Накидывая на ходу овечью безрукавку, дед Мазай покинул уютное тепло каптёрки. Низенького росточка, кривоногий, дед не шёл, а словно катился
– Доброго дня! – учтиво поздоровался он. – Я уж подумал, не посторонний ли кто проник на конюшню. А потом думаю, может, внук прибежал. Он со школы любитель стал убегать да сюды ко мне. Ругаю его, да что толку.
Чувствовалось, деду осточертело коротать время в одиночестве, вот живая душа объявилась, так хоть наговориться вдоволь. Николай обратил внимание на кобылицу:
– К утру с Вихровки приехали. Тоже в непогоду попали, будь она неладна. Здесь решили переждать, у знакомых. К вечеру, однако, ещё много народу прибудет, вот жду. А твой скакун спокойный, поначалу думал, ноздрями запрудит, почуяв охлобыстую. На удивление выдержанный, соображает.
Поговорив с дедом Мазаем ещё полчаса, уже успев заметно устать от нескончаемой болтовни сторожа, пошёл в посёлок обратно. Райцентр всё больше обретал черты города. Старые, почерневшие за столетнюю службу избы встречались только на окраинах, ближе к центру стояли деревянные дома в два этажа, облагороженные тёсом.
Несмотря на пустынные улицы, в магазине очередь из нескольких человек. Похоже, для сельчан магазин являлся чуть ли не единственным местом, где можно было узнать все последние новости. Осветлённая под блондинку продавщица и голосом, и манерностью старалась всячески походить на городскую паву. Обслуживала она неторопливо, часто вступала в необязательные разговоры с покупателями. Видимо, в очереди все знали друг друга. Мансура уловил впереди разговор двух мужиков. По их одежде нетрудно было догадаться: лесорубы, только выехали из деляны, закупаются.
– Вчера из Анзёбы пол-лагеря разбежалось. Слыхал?
– ???
– Многих, говорят, постреляли сразу, но многие, говорят, ушли в леса.
– Вот насочиняют! У нас тут что? Как в крымских степях что ли? Думаешь, можно по лесам шастать, и уши не обморозить! Вон даже сегодня выйди и постой-ка с полчасика на крыльце!
Мансура догадался: мужики-лесозаготовители работают на делянах -там подобные слухи распространяются со скоростью ветра. Какая-то необъяснимая тревога чёрным клубком шевельнулась внутри.
Ещё Мансура подумал о том, что стоило бы расспросить у них о подробностях. Впрочем, откуда они могут знать подробности? Вот кто наверняка уже осведомлён про побег из лагеря, так это Лоскутников. Может, поэтому и не пришёл на обед? Вечером вернётся с работы и всё расскажет!
Лесозаготовители разделились на две группы: та, что моложе сгрудились у окна и продолжали громко обсуждать последнюю новость, двое, что значительно старше, закупали продукты и водку.
Парень из молодых, заметно выпивший, обозлившись на какой-то негромкий смешок одного из товарищей, вдруг вспылил, крепко выругался, продавщица прикрикнула на него:
– Фёдор, опять
Решительность хозяйки магазина вызвала насмешки и у Фёдора, и у его товарищей, кроме тех, что уже практически уложили купленные продукты в мешки. Среди них, как оказалось, и был Степаныч. Фёдор угрожающе посмотрел на продавщицу. Напугать её страшно округлившимися в немой злобе глазами не получилось. Девка оказалась бойкой. Намечался скандал. Серьёзный. Мансура дотронулся до локтя мужика, которого продавец назвала Степанычем.
– Действительно, попросите вашего… знакомого прекратить материться на весь магазин. Люди кругом.
Степаныч сначала глянул на Мансуру, потом на своего распоясавшегося знакомого. Когда посмотрел на Фёдора, тот мгновенно смолк, голова утонула в воротнике бушлата, плечи потеряли размах. Бригада лесорубов в надвинувшейся тишине покинула магазин. Последним выходил Сте-паныч. Тёмно-русая борода делала его лицо добродушным, улыбчивым, хотя через бороду не разглядеть – улыбается человек или хмурится.
– Извините, – громко сказал он, цепко вглядываясь каждому в лицо. Ершистый, на внешность, он, однако, выказывал серыми мягкими глазами внутреннее душевное спокойствие. С видом полного достоинства вышел.
– Хорошо, что хоть Савелия Степаныча уважают, – вздохнула женщина, всё время молча наблюдавшая за происходящим.
Кто-то за спиной сказал беззлобно, как о пережитом:
– Ну да, если ещё таких, как Степаныч, перестанут бояться, нам вообще тогда кранты будут.
Спустя минуту все уже забыли про бригаду лесорубов. Будто не было их в природе. Подошла очередь Мансуры. Вблизи продавщица оказалась не такой уж привлекательной и молодой. И взгляд у неё – дерзкий, блудливый. Мансура купил вино, папиросы, конфеты сынишке друга, хлеб: в последние разы по приезду в посёлок Николай всегда покупал хлеб из местной пекарни – уж больно вкусный: пышный, ноздреватый, с прожаренной корочкой. В деревне такого у них не пекут. Продавщица опять окатила его волооким изучающим взглядом. Рассчитавшись, Мансура вышел из магазина. Сразу обдало резвым морозцем. Мансура вспомнил бригадира лесорубов: наверняка, из бывших заключённых, остался здесь на спецпоселении. Таких нынче здесь много.
Об истинных масштабах лагерных зон, или, как принято говорить в его окружении, исправительно-трудовых колоний, а вернее, их численности, Мансура узнал только на совещании министерства в области. Когда всех молодых инспекторов лесоохраны собрали в Иркутске для прохождения аттестации. И то, как потом выяснилось, ни преподаватели с научными степенями, ни сотрудники органов безопасности – никто цифрами не оперировал, любые сведения округлялись, статистические данные больше наводили тумана, чем давали конкретику. На строительстве железной дороги было много трудностей. Одна из них – нехватка рабочих рук. Отчего, судя по разговорам, и строительство шло с бесконечными нарушениями графиков. Увеличивавшееся количество лагпунктов и лагерей должно было разрешить эту непростую задачу. Обо всём этом на бесконечных совещаниях, разумеется, открыто не говорилось. Даже намёков боялись: очень свежи ещё были в памяти предвоенные чистки партийных рядов.