След
Шрифт:
Лишь теперь Юрий вполне осознал полноту этой власти, и осознание её беспредельности наполняло его пьянящим восторгом. Он даже внешне преобразился, вот уж истинно стал красив той внезапной и разящей красотой, какой осеняется человек в звёздный час его высших свершений.
К тому же и бармы великокняжеские на плечах сильно его личили. Впрочем, об этом уж и говорить нечего - царёво-то достоинство (да и не только царёво, а мало-мальская власть одного человека над многими) и низкому даёт рост, и брюхатому - стать, и лысому - кудрю, и бородавчатому - гладку кожу, и уроду - орлиный взор, да и всякому убогому - восхваления.
В самом деле, даже лицо Юрия
Зрелыя лета!
И все, даже непотребное, свершалось им с такой царственной лёгкостью, что и само непотребство не столь поражало, сколь доказывало его неоспоримое право поступать вопреки законам. Отныне он сам был един закон на Руси! То бишь одним собой он подменял, а, следовательно, и отменял все законы. И это, как ни странно, многих привлекало на его сторону.
Хотя чего же здесь странного? Али не хорош закон: хочешь грабь, хочешь жги, хочешь силуй, кого сам захочешь… правда, если ты на моей стороне. Вот и весь Юрьев закон. Мало ли такому закону найдётся послушников?
Зря, что ли, русские священники тогда проповедовали:
«Бог вещает: «Приидите ко мне все!» - и никто не двинется.
Дьявол заречет собор, и много охотников набирается.
Заповедуй пост и бдение - все ужаснутся и убегут.
Объяви непотребное - и все стекутся к тебе, аки крылаты…»
Да и ныне не так ли?
Ещё в начале осени, когда Юрьево войско выступило на Тверь, в Угличе его встретило тверское посольство. Цель того посольства была сколь проста, столь и недостижима: предотвратить войну. Впрочем, несколько месяцев тому назад Михаилу Ярославичу удалось и это недостижимое! Однако теперь тщетность усилий была очевидна, и всё же он предпринял попытку…
Тверской знал, что времени у него осталось лишь на то, чтобы пройти свой путь до конца. А потому шаги его были выверены с той точностью, которая даётся лишь предопределением судьбы, вымоленным у Господа страданием и душевной скорбью не за себя, но за многих.
Вернувшись из ордынского плена (а как ещё можно назвать невольное гостевание у Узбека?), прежде всего он наказал Новгород. Наказал так, как мятежники того и заслуживали - жестоко. И не мог поступить иначе.
Битва возле Торжка закончилась полным разгромом новгородцев. Зная вину перед великим князем и не ожидая пощады, бились они отчаянно и отважно. Но устоять против железной тверской дружины, к тому же на сей раз подкреплённой Тайтамеровым войском, не могли. Сам Торжок в конце концов взяли в приступ. Теперь уж тверичи сполна вымещали обиды. И много было печали.
Заняв Торжок, Михаил Ярославич велел раскатать неприступный торжокский кремль и начисто срыть валы перед ним, дабы
Однако из всех своих ненавистников казнил великий князь лишь Федьку Ржевского. Да что Ржевский - как жил для людей безрадостно, так и на виселице висел уныло, даже тверичам не веселя взгляд. Всем было понятно, что не в нём суть. А вот, скажем, Юрьева брата Афанасия, взятого в плен, Тверской отпустил на том условии, что тот вернётся в Москву. Опять же ясно, что не в Афанасии корень, да вот беда, корень-то общий - ни чести, ни совести! И был-то один среди всего Даниилова выводка вне породы - Александр! Так ведь помер…
А Афанасия-то, между прочим, зря отпустил…
С Новгородом же кое-как урядил мир на новой грамоте. Грамота была пространна, сулила возвратить великому князю и прежние льготы, и старые долги, и откуп за измену аж в двенадцать тысяч серебряных гривен… Однако первым Михаил Ярославич и сознавал, что грош цена этой уже не Феоктистовой, а филькиной грамоте. Да только не было у него возможности по-иному, прочней уладиться с новгородцами - не пустошить же землю! Не топить же в крови - над мёртвыми старших-то не бывает! А что касается якобы жадности, в которой после его упрекали, так, между прочим, и не получил он с Новгорода ни тех пресловутых двенадцати тысяч, ни иных великокняжеских льгот, щедро вписанных в грамоту. Да потому что не ради денег или своей выгоды воевал он новгородцев, но опять же ради мира.
Даже этот, явно недолговечный мир был важен для великого князя, как важна была любая возможность приуготовления ко встрече с Юрием, которая (он-то знал!) была неотвратима. Ан времени на приуготовления вовсе не оставалось! Не то беда, что кувшин с трещиной, а то, что влагу не держит!
Само собой, вскоре Афанасий нарушил данное им слово и вернулся на Новгород, да с такими вестями, что у новгородцев, знать, голова кругом пошла! Давай опять на вече кричать!
Да ладно б только воздух ором тревожить, а то ведь экую забаву придумали: кто на кого донесёт, тот и кум! То есть, ежели, предположим, сосед на соседа умел клевету нанести, то того соседа, которого по клевете признали виновным, немедленно топили в Волхове, а тому соседу, что сумел доказать свою клевету, в надлежащих и соответственных его положению долях следовало передать имущество первого, альбо какое иное вознаграждение. Лихо задумано!
Эх, что здесь началось! Как принялись кидать с мостов «изменщиков», так не скоро остановились, потому как кто ж на Великом Новгороде ни разу-то от одной власти под другую не перекидывался? Многих забили действительно из тверских сторонников, но многих и вовсе по пустому навету - скорее из какой прежней обиды, ну а чаще, конечно, по зависти. До чего дошли - холопов, что на своих господ указывали, слушать начали! А ведь всякому ведомо: рабы-то новгородские - сплошь соглядатаи да шишиги московские!
Кто и выдумал такое нелепое, ни с чем несообразное уложение? Ведь прежде-то во всех грамотах новгородцы непременно оговаривали требование: ни в коем разе не слушать князю холопских доносов на своих господ?
Приходившие в Тверь из Великого Новгорода купцы прямо страсти рассказывали о том, что там делалось!
– Бессудны казни творят каждый день! Истинно, озвероватились точно!
– Не иначе ополоумели плотники!
– дивились тверичи. Ну так ясно: народ-от не сам по себе полоумеет, а лишь тогда, когда то полоумство коим тихим умникам надобно!