След
Шрифт:
А из Руси приходили вести одна сквернее другой, и ничего невозможно было поправить, ничего нельзя было изменить. Издали все виделось яснее, определённей и безнадёжней. Русь шла своим путём туда, куда ей, знать, и была дорога. Впрочем, слепа была. Слепцы-то не выбирают поводырей. И в беспроглядные сарайские ночи, когда злой степной ветер дико дул в толстые татарские щёки, скорбью щемило сердце и молча рыдала душа:
«Непоправимо! Непоправимо!..»
И спрашивал Михаил безответно:
«Господи, Твоя Власть! Так пошто попущаешь власть на Руси бесчестным? Ведь не любят
– но не поддавался отчаянию: - На тебя уповаю, Господи! Ибо владыка ты над народами!»
И молил освободить из татарского плена.
Наконец был отпущен. Да с такой царской лаской, что тошно стало: вот уж истинно - злее зла честь татарская.
За три года не часто пришлось видеться великому князю с ханом. Тот был недостижим, как недостижимо ночью дневное светило, хотя ведь и до луны не дотянешься. Но, наблюдая за тем, что происходило в Орде, замечая тревожные, грозные перемены, изредка беседуя с самим Узбеком, Михаил Ярославич с ужасом понимал, кто явился на смену Тохте. Страшно было за Русь перед новой Узбековой Ордой, сплочённой не только его непреклонной волей, но и единой верой.
Тверскому было ясно, что молодой хан не ограничится переменами в Орде, такие-то на полпути не задумываются! Вон как лихо Кипчакскую степь склонил перед своим Алкораном, а разве хотели того кипчаки? Но знает Узбек закон: чья власть - того и вера! Русских-то не омагумеданит, поди, ан будет искать иные возможности. Рано ли, поздно ли, а непременно потянет руки к Руси, и тонкие его руки, может быть, станут ещё и покрепче, чем руки прежних ордынских владетелей!
Причём не то время ему, чтобы огнём смирять Русь, и он это знает, а потому незаметно, лаской попытается накинуть на шею удавку, а уж коли накинет, так стянет! В том и опасность для простодушной Руси. Лукав больно хан - такому-то себя и погладить нельзя давать, как девки говорят на Твери.
Однако при всём лукавстве, магумеданском двуличии и изощрённости хитрого ума слаб был хан против великого князя. Как сквозь фряжское стекло, глядел в его помыслы Михаил Ярославич. Где не умом прозревал, там сердцем видел. И от того предвидения горько ему было. Да и вот досада: от того, что предугадывал, проку-то чуть! Потому что не стреножен был Михаил - обречён.
Пока Михаил находился в Орде, многие склоняли Узбека к тому, чтобы сместить вольного русского князя. Мол главный он враг для татар среди русских.
Бессменный беклеребек эмир Кутлук-Тимур, который, разумеется, был снова в почёте, так и вовсе предлагал избавиться от него.
– Ты ещё недостаточно хорошо знаешь русских, великий хан, - убеждал Узбека Кутлук-Тимур.
– У них не должно быть достойных князей!
– Почему?
– Потому что они рабы, а у рабов не должно быть достойных князей!
Но хан на все имел свой ханский взгляд. Сам царь, он понимал, что царей, безгрешных перед своим народом, не убивают просто так, - есть вероятность, что после смерти они окажутся пострашней для врагов, чем были при жизни. Но есть ли цари, безгрешные перед своими народами? Если и есть, так это он: Гийас-ад-дин Мохаммад Узбек.
Вот, говорят, на Руси в большой славе Тверской. И чист, говорят, и светел. Что ж, пожалуй, что светел… Так ведь светлое легче мажется. А на белом-то кровь всегда чёрная. Вот что и надобно воплотить для начала… Ну а после можно подумать и о том, как избавиться… Да вот беда: хан не убивает безвинно. Он лишь наказывает. Значит, будет надобен суд, и об том ещё надо будет подумать… И вот что: убить его должен русский… Как его?.. Этот?.. Юрий?..
– …Прошу суда у тебя, великий хан, на Юрия!
Слова Михаила внезапны, однако Узбек не перестаёт улыбаться:
– Я дам тебе суд. После, после… А пока ступай на Русь. Накажи тех неверных… новгородцев.
– Юрий их сманил на измену!
– Я вызвал того Юрия!
– ласково улыбается хан.
– Я выслушаю его. И накажу. Если сочту виноватым.
– А меня отпускаешь?
– Тверской не столько удивлённо, сколько испытующе смотрит на хана.
Три года он просил у Узбека суда с племянником - не многого и просил. И вот, когда просьба его вроде бы удовлетворена и Юрий уж вызван, сам Михаил должен покинуть Сарай. А ; не он ли все эти три года так рвался вернуться в Тверь, и может ли он позволить себе задержаться, когда все улажено и даже новый ярлык с алой ханской тамгой давно лежит на дне походной укладки? «Вон что!..»
– Ступай на Новгород! Я дам тебе войско!
И это новое! Не враз и сообразишь, как ответить, хоть и прозрачен хан, как стекло. Ишь, улыбается, знать, доволен собой!
– Не беспокойся, князь, я дам тебе хорошее войско!
– Не в том моё беспокойство, великий хан. Мне твоё войско без надобы.
– Знает Тверской: хитростью ничего не добьёшься с Узбеком, потому и говорит откровенно. Хотя и понимает, что и откровенность его в глазах татарина немногого стоит.
– Ты отказываешь мне в дружбе?
– Хан улыбается уже иначе. Как-то рассеянно и огорчённо, будто сдерживает обиду.
– Я просил у тебя, великий хан, суда с племянником, а не войско на Новгород. Новгородцы мне нанесли обиду, так я с ними и уладиться должен. То будет честно. А иначе бесчестно, - упрямо возражает великий князь.
– Или ты не слуга мне?
– Сросшиеся на переносье брови взлетают ломаными вороньими крыльями вверх, сползает с Лица улыбка.
«Так чего и ваньку было ломать?» - невольно усмехается Михаил Ярославич и опускает глаза.
Нет ему выбора. И нужно спешить на Русь. Коли слепа она, так надо хоть попытаться отвести от её обрыва, на который уже взвели московские поводыри.
«Эх, татарка их бабушка!..»
А Узбек, едва отпустив Тверского, досадует на собственное легкомыслие: да правильно ли он поступил, отпустив? В самом деле - больно уж неуключен Михаил, сам по себе над Русью встать хочет! А ну в иной раз, как надобен станет, и вовсе не явится?
– Слышал, обилен родом великий князь?
– Четыре сына у него, - кивает Кутлук-Тимур.
– Видеть хочу его сыновей!
– Мудрость твоя велика, ильхан, а мы крепки твоей мудростью!