Следопыт
Шрифт:
— Ну, вот что, Марыся, или как там тебя. Хватит сказки рассказывать. Пошли на заставу.
— Пан солдат, не пойду я на заставу. Я домой пойду. В лесничество.
— Я вас задерживаю, гражданка. Временно. До выяснения личности.
Красивое, измученное бессонной ночью лицо женщины исказилось страданием. Темные большие глаза наполнились слезами.
— Отпусти ты меня, Иван, ради христа.
— Повторяю: задерживаю до выяснения личности.
— А чего тут выяснять? Вся я тут. Смотрите, пан пограничник, выясняйте.
— Что
Она сейчас же сбросила небольшой плоский узел на землю, развернула. Показала грязные туфли, праздничное платье, платок, краюху хлеба домашней выпечки, кусок сала.
Посмотрел я бидон. Он был полон кислого молока.
— У мамы нету коровы, — пояснила молодуха. — Я каждый раз, когда иду к ней в гости, ряженки прихватываю.
Я оставил Джека охранять женщину, а сам пошел в кусты терновника, чтобы посмотреть, не спрятано ли там что-нибудь. Ничего не нашел. Вернулся. Женщина смотрела на меня умоляющими глазами.
— Дорогой пан пограничник, не задерживайте! — она прикоснулась к своей пышной груди. — Я должна дытыну годувать, молоко перегорит. Отпустите, будь ласка.
— Я вам уже сказал: мы должны выяснить вашу личность.
— Чего ж тут выяснять? Я Марыся Вронская. Живу в Буске, вторая хата от речки. Синие ставни. Муж работает на станции. Свекор — дома, по хозяйству. А родом я с Кухорского лесничества. Каждая собака меня знает. Отпусти, не бери на свою чистую душу тяжкий грех.
Очень убедительно говорила Марыся или как ее там звали. Если бы я был первый день на границе, я, может, и поверил ей. Мы, пограничники, народ недоверчивый, вот в таких случаях, когда обнаружили на КСП следы.
— Ничего, Марыся, моя душа стерпит.
— Я пожалуюсь твоему начальнику.
— Правильно сделаешь. Где ты была, Марыся, два часа тому назад? Отвечай!
— Где?.. — она оглянулась в ту сторону, откуда мы с Джеком прибежали. — Вроде бы там. А может быть, и не там. Голова у меня кругом пошла.
— А почему ты спряталась в кусты при моем приближении?
— Волка твоего испугалась.
— Ну! А почему ты границу переходила задом наперед?
— Какую границу? Что ты, солдат! За кого ты меня принимаешь?
— Ну! Собирай вещи, пошли на заставу. Там все выясним и довезем до лесничества.
— Ну, если так, я согласна. Пойду. Можно мне надеть чулки и обуться?
Я кивнул. Марыся села на землю, оголила мокрые ноги выше колен, вытерла их головным платком. Ничуть не стесняется. Я не хотел смотреть на то, что она делает, но не мог не смотреть, Ноги у нее белые, тугие, с круглыми розовыми коленями. Натягивает чулки, застегивает резинки, а сама смотрит на меня, улыбается.
— Сколько тебе лет, Ваня? Двадцать исполнилось?
Молчу.
— Ты еще не женат, Ваня? А дивчина у тебя есть? Давно дома не был?
Тихонько смеется, словно на свидание ко мне пришла,
— Ты еще не целованный, Ваня?
Одета она во все деревенское. На шее дешевые бусы, медный крестик на груди. Но дух от нее какой-то сдобный, одеколонный, табачный. Не деревенская девка. Не проветрилась и в лесу. Дух города остался.
Дело прошлое, чего греха таить: засмотрелся я на красавицу Марысю. Было такое дело, было. Не забывайте, что и мне тогда всего-навсего двадцать один стукнул. И я ни разу в своей жизни не свиданничал с дивчиной. Никто еще не говорил мне ласковых слов. И не смотрел никто так, как эта Марыся.
Ну! Засмотрелся, но не обалдел. Не забыл, кто я и что мне надо делать. И в мыслях ничего плохого не промелькнуло. Усадил я Джека в сторонке, переложил пистолет из руки в руку и сказал:
— Гражданка, я должен вас обыскать.
Она смотрит на меня веселыми ясными очами, белые зубы блестят в алой щелочке губ. Смеется.
— Будь ласка, обыскивай. Только не щекочи. Я боюсь щекотки.
Ну и баба! Попалась с поличным, капкан за ней захлопнулся, а она не теряется. Знали бандеровцы, кого посылали через границу.
Я осматриваю карманы ее юбки и жакета, а она мурлычет сквозь смех:
— Ой, солдатик, какие же у тебя руки холодные! И дрожат. Ты курей воровал, да?
— Не шевелитесь, гражданка! Стойте смирно.
— Да как можно быть смирной, когда ты…
— Без глупостей, гражданка… Помолчите.
— Вот так вояка! Бабьих слов опасается.
— Знаю я, куда ваши слова направлены.
Я сделал быстрый, самый поверхностный обыск и отстранился. Ничего не обнаружил. Если бы нарушитель был мужчиной, я бы не церемонился. Перетряхнул бы всю его одежду и всего основательно исследовал.
— И все?! — усмехнулась Марыся. — Плохо обыскиваешь, Иван. Не заглянул туда, где бабы прячут главные секреты.
Она выпятила грудь, развернула плечи, закинула за спину руки, что-то там быстро и ловко сделала и выдернула из-под кофточки белый, теплый даже на вид лифчик.
— Смотри! Ищи!
— Гражданка, и этот номер вам не пройдет. Видали мы и не такое.
Неправда. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть.
Но она не угомонилась.
— Боишься? Меня? Такой хорошей?!
— Одевайся, гражданка! Спрячь свои приманки. Побереги для какого-нибудь зверя.
— Дурак ты, Иван. Большой дурак. Такая удача тебе привалила, а ты…
И повернулась ко мне спиной.
— Застегни, а то у меня руки короткие.
Я оттолкнул ее так, что она чуть носом не запахала. Лифчик лежит в одном месте, а она в другом.
До сих пор не могу простить себе этой грубости. Сорвался. Ослабел. Что вы сказали? Самооборона? От кого обороняться? От чего? Таких жалеть надо, а не бить. Не сама она такую жизнь выбрала. Кто-то заставил ее.