Следопыт
Шрифт:
— Так в чем же дело? Что вас удивило?
— Ничего, товарищ лейтенант. Это я так… оговорился. Лишнее сболтнул.
— Нет, вы должны сказать. Правда так правда.
— Нечего мне больше вам сказать, товарищ лейтенант. Разрешите исполнять приказание?
— Затаил обиду, Смолин?
— Что вы, товарищ лейтенант. Подчиненный не имеет права обижаться на своего начальника. Командир всегда, в любом случае бывает справедливым.
— Садись, Смолин, поговорим по душам.
— Спасибо, товарищ лейтенант, я постою.
— Садись.
— Как у кого, товарищ лейтенант. В ногах нарушителя, убегающего от меня, ее нет. В моих же ногах, когда я преследую нарушителя, она, эта правда, есть. Должна быть.
Начальник заставы засмеялся.
— Это ты точно сказал. Не в бровь, а в глаз. Молодец, в карман за словом не лезешь. Молчишь, молчишь, а потом как скажешь… Не учел твоей особенности. Извини. Давай садись. Ну, и упорный ты, Смолин. Хочешь, чтобы я попросил тебя? Могу. Пожалуйста, Александр Николаевич, сделай одолжение, возьми стул.
Смолин опять густо покраснел и сел. Руки выложил на колени. Глаза опустил. Молча и напряженно ждал, что ему еще скажут.
— Люблю я тебя, Саша, — начал лейтенант. — Ценю. Уважаю. Добра хочу.
Смолин молчал, не поднимал головы.
— И потому вот так разговариваю с тобой. Боюсь я за тебя, Саша. Береженого, как говорится, и бог бережет. Ты меня понял?
— Никак нет, товарищ лейтенант.
— Не хочешь понять? Ну, раз такое дело, каши с тобой мы не сварим. Иди. Постой. Ты не думай, что конвоировать эту Марину унизительно для прославленного следопыта. Важная она персона. Я должен быть уверен, что ее доставят по месту назначения. От тебя она не убежит. Это ты способен понять?
— Понял, товарищ лейтенант. Доставлю в срок и аккуратно.
— Ну вот, слава богу, хоть по одному вопросу договорились. Давай выполняй. Дежурному уже отданы все распоряжения. Желаю успеха.
Смолин козырнул, по всем правилам отпечатал строевой шаг и вышел. На душе у него было нехорошо. Больше собой был недоволен, чем лейтенантом. Зря полез в бутылку. Надо было спокойно его выслушать. Тогда было бы ясно, чего он добивается. Впрочем, ему и теперь, после намеков лейтенанта ясно, что именно ему не нравится. Все дело в Юзефе.
Дежурный по заставе уже приготовил телегу, запряженную самой выносливой лошадью, с чудной кличкой — Попик. Прозвали ее так, очевидно, за лохматую, не поддающуюся гребенке гриву и такой же ершистый хвост. Но работал Попик охотно, резво. Всю дорогу, если желаешь, может бегом промчаться. Ездовым был выделен рядовой Деревянкин.
Копылову уложили на дно телеги, на сено. Смолин, с автоматом в руках, сел у нее в ногах. На всякий случай он прихватил с собой еще несколько гранат. У ездового тоже был автомат. Время сейчас трудное, опасное. Не исключено, что бандеровцы попытаются отбить свою связную.
Весь личный состав заставы стоял у казармы, когда выезжали со двора. Дорога в штаб отряда была хорошая. Часа через полтора Смолин рассчитывал быть на месте. Минут десять
— Товарищ старшина, разрешите закурить?
— Давай, вали. Только смотри, не очень окуривай даму.
Деревянкин покосился на лежащую вниз лицом Марину и засмеялся.
— Что вы, товарищ старшина, я человек деликатный.
Марина резко повернулась на бок, поднялась и села. Лицо ее было белым, будто вымазано мелом. Покусанные губы кровенились, Она облизала губы и сказала хриплым голосом:
— Хлопцы, дайте закурить. Умру, если не дадите.
Ездовой не пошевелился. Только презрительно хмыкнул. Смолин вытряхнул из пачки «Беломора» папиросу. Она схватила ее, жадно затянулась, раз, другой, третий. Белые ее щеки немного порозовели. Перевела дыхание, взглянула на Смолина своими черными злыми очами и усмехнулась.
— Ну, Сашко, о чем ты думаешь, глядя на меня?
— Какой я тебе Сашко?
— Боишься признаться, что знаком со мной?
— Мало ли с кем я знаком. Заткнись!
— Нет, Сашко, я тебе все скажу, что хочу. Я с малых лет дружила с твоей Юзефой. Мы с ней с одного гнезда вылетели. Одинаково кукуем. Не страшно тебе такие слова слушать? Если страшно, давай затыкай мой рот сеном.
— Ну и стерва ты. Как только таких людей земля держит? Сама на дно идешь и других, ни в чем не виновных, хочешь потянуть за собой.
— А я ничего плохого не сказала о Юзефе, И не скажу. Добрая вона людина. Она перед Советской властью чистая. Но разве вы теперь, после того как схватили меня, поверите в ее невиновность? Вы и ее не сегодня, так завтра схватите. Раз дружила со мной — значит, запачкалась, значит, тоже бандеровка. Скажи, разве не так?
— Таких, как вы, Марина, уже не разубедишь. Давай лучше помолчим.
— Я еще успею намолчаться. Напоследок с тобой вволю поговорю. Я пропала, и подружка моя Юзефа тоже пропадет.
— Какая она тебе подружка? Первый раз слышу. Никогда я не видел вас вместе.
— Пропадет! Жалко мне Юзефу. Теперь ее все за три версты будут обегать. И ты первый. Заставят тебя отвернуться от нее. Вот так же когда-нибудь будут конвоировать и твою любимую Юсю. Эх, Сашко, Сашко!.. Кому ты служишь? Даже полюбить, кого хочешь, не имеешь права.
Смолин уже даже не сердился на нее. Слушал — и посмеивался. Белыми нитками шита ее хитрость. Пусть себе болтает. Она еще минут десять несла всякую чушь, Увидев, что ее слова никак не действуют на него, приумолкла.
— Ну, выговорилась? — спросил Смолин. — Отвела душу? Теперь я кое-что тебе скажу. Вот ты говорила, что с Юзефой из одного гнезда вылетела, что кукуете вы одинаково. Может, так оно и было. Но почему же ты оказалась такой вот, а Юзефа другой? Почему она искренно, от души полюбила своего будущего мужа, а ты, как змея, пригрелась у Копылова на груди? Вот чего я не пойму. Один хлеб ели, одну воду пили, под одним небом жили, а такие разные.