Следствие ведут дураки
Шрифт:
— А-ат черррт!
— Ты о чем, Саныч?
— Не о чем, а о ком, — сказал Ваня, сдирая упаковку с пачки сосисок с той же неистовостью, с какой он только что стянул женские шмотки со своего тощего тела, несколько поприпухшего, впрочем, на сытных парижских хлебах. — О драгоценном родителе, конечно. Эко его разгубастило: половину!! А вообще ему следовало бы доехать до стольного граду Москвы, завернуть на Багратионовский рынок и приобрести там губозакаточную машинку.
— Енто ишшо чаво? — выдал Осип свой традиционный словесный набор.
— Что бы жизнь медом не казалась!..
— А
— То-то и оно, что черту, — сказал Иван Иван Саныч задумчиво, верно, вспомнив черного человека с парижского кладбища. — Страшно мне, Осип Савельевич, — вдруг проговорил он, впервые за все знакомство с Моржовым поименовал того по имени-отчеству. — Страшно и зыбко. Как будто ступаешь по трясине, в которую какой-то осел зашвырнул сундук с золотом: не знаешь, что будет на следующем шагу — то ли на богатство наткнешься, то ли влипнешь в такой омут, из которого уже нет возврата.
— Да брось ты, Саныч, — отмахнулся Осип, — не грузи. Самому скверно. Тут ведь такое дело, что и у меня или пан, или пропал. Будем кумекать. А сейчас главное — разыскать ентих Жодле с Али и взять их тепленькими. Хотя черт его знает, кто там кого брать будет… ребята они, канешна-а, тертые. Да уж. А сейчас давай-ка вздремнем немного, Ваня. Что-то я немного припух с дороги-от. На меня вообще эти перелеты плохо действуют…
— Это да, Осип, — сказал Астахов, бросая сосиски на сковороду, — а вообще мне не нравится, что мы связались с папашей. Мутный он человек, сдаст нас запросто.
— А что же ты ему диск тогда отдал?
— А у нас другого выхода нет, — выговорил Иван. — Просто нет. Его возможности с нашими просто несопоставимы. Быть может, у него и сейчас есть эти самые двенадцать миллионов долларов, что достались мне по этому гребаному завещанию.
— Не знаю, — откликнул Осип, — мне думается, что у него гораздо больше есть. Но енто неважно. Для него главное — свою выгоду состричь. А люди для него, даже коли сын родной — енто ерунда. Так… кирпичики, из которых он строит здание свово благополучия.
Осип начал выражаться образно. Это был верный признак того, что он встревожен и вскоре устранит эпитет «образно» и станет просто — выражаться.
— И опять же об ентом диске, едрит его мать! — импульсивно продолжал он. — Не ндравитси мне енто. Чаво там может быть, на этом диске?
— Секретная информация, — буркнул Ваня. — Чертежи какой-нибудь секретной разработки, стыренной из военного КБ… какая-нибудь ракетная установка С-500 или С-600.
— Дык таких же еще нет!
— Вот то-то и оно. Опытных образцов, может, еще и нет, а в теории уже есть, — выговорил Ваня тем тоном, каким в Париже он рассуждал о точечных взрывах направленного действия.
— Н-да? Ну, можа, и так. А все равно надо подстраховаться.
— В смысле?
— В смысле — не через одного Ильича работать. Ильич под себя гребет, может нам и не так сработать, а как ему удобнее будет.
— А через кого же еще собираешься работать? — скептически спросил Иван Саныч. — Кто это из твоих знакомых более
— Насчет влияния не поспорю, — сказал Осип, — Александр Ильич человек серьезный, у него даже в Госдуме свои завязочки и зацепочки имеются через нужных человечков. А вот насчет связей — тут, Саныч, ишшо можна-а поспорить. Я ведь не всю жизнь под твоим батей ходил. Были и другие знакомства… через них можно пошарить.
— И что это за зацепочки такие? — раздраженно спросил Астахов. — Лесоповально-лагерные, что ли?
— Ну… почти… — уклончиво отозвался Осип. — Есть один такой человечек, под Питером живет, тут, неподалеку. Я с ним раньше институты проходил… «шмели» подсекал.
— Чаво? — в привычной моржовской манере отозвался Иван Саныч. — Какие еще шмели? Он что, пчеловод? Как Шерлок Холмс в Суссексе?
— Нет, не пчеловод. Скорее — самогоновод, — тряхнул головой Осип. — Самогончик он такой варит, что от виски забугорного не отличишь. Только ведь это он сейчас на покой вышел, по здоровьичку. А раньше он, Валентин Самсоныч, стало быть, совсем другим был. И шмели не те, что ты подумал. Енти «шмели» — кошельки, значит.
— А! — догадался Иван Саныч, когда догадываться было, собственно, уже не о чем: Осип все сказал. — Так он что, бывший вор-карманник? Щипач?
— Вот именно. Авторитет. Он и сейчас по старой памяти иногда «разводящим» приглашается. Старой закалки человек, слово свое всегда держит, не то что нынешние деятели, — слово «деятели» было произнесено Осипом с ударением на второй слог, — типа твоего папаши. Валентин Самсонович. Рыбушкин его фамилия. Рыбак.
— Рыба-а-ак? — протянул Иван Саныч, не замечая, как сосиски на сковороде за его спиной начинают угрожающе дымиться. — Рыбак его погоняло? Авторитет воровской, которому беспредельщики ребра переломали и в собственном доме сожгли?
Да он же умер три года назад, я сам мимо церкви проходил, когда панихида шла. Поп, который его отпевал, тогда мне сказал: ну и что, дескать, что вор, главное, чтобы крещеный был и на нужды церкви при жизни хорошо давал. Еще бы! Поп с мобилой, на мерине гонял, как тут не отпеть такого хорошего человека!
— Да, этот самый Рыбак, — кивнул Осип. — Да тольки не умер он, а перекрылся, чтобы больше не беспокоили-от его. Живет он под Питером, старый уже стал, велел, чтобы пустили нужный слушок и на «колесах» навороченных к нему лишний раз не мотались, чтобы соседей не дергать.
— Граф Монте-Кристо в отставке… — проворчал Иван Александрович. — По мне уж лучше с папашей дело иметь, чем с вором в законе.
— Да папаша твой его знает, — махнул рукой Осип. — Мы ж все вместях чалились. Рыбак-от мне и делал наколочку, которая лизе так пондравилась. — И он, засучив рукав, показал того самого кота в шляпе и с трубкой, которым так восторгалась Лиза Гарпагина, не знавшая мрачно-уголовного характера этой симпатичной татуировки.
— И ты хочешь к этому Валентину Самсонычу поехать? Что же он может сказать про Жодле и Али? Отец-то наверняка через ФСБ будет рулить, а твой вор в отставке чего?…