Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Кто сказал? Гуляет директор. Знать про него знают, а доказать не могут. Того гляди, дело совсем закроют.
— И в какой гостинице живут такие осведомленные люди? — не отстает Цветков.
— Где я, по-твоему, останавливаюсь? В «России», конечно.
Томин сознательно выдает дезинформацию относительно Пчелкина. Что в четверг сказано у Боборыкиных, то в пятницу облетит всю коллекционерскую Москву и, может быть, достигнет ушей того, на кого рассчитано, — так думает он, внешне строго выдерживая рисунок
Издали на него нацелился Альберт.
— Додик! — зовет он. — Займи даму, благо вы знакомы, — Альберт кивает на Рудневу. — Она мне больше не нужна.
— Бу сделано.
И они расходятся. Додик — к Рудневой, Альберт — на новую охоту.
— Не мерзнешь в Москве? — понибратски хлопает он Томина по плечу.
— Ничего, у нас в горах тоже снег.
— Но внизу тепло.
— Иной раз и жарко.
— Хорошо! Но пить хочется, слушай. Чай небось пьешь.
— Пьем чай. Вино пьем. Коньяк пьем. Мацони пьем. Боржоми пьем. Все, что для здоровья, — все пьем.
— Чашки нужны, слушай. Хочешь антикварный сервиз? Недорого.
— Посуда своя. Хватает посуды.
— Посуда! Посуда — это стаканы-ложки, сковородки. Я тебе фарфор предлагаю. Художественный фарфор Поповского завода. Знаменитейший поповский фарфор! Кого хочешь спроси.
— Нет, посуда есть, — упирается Томин. — Посуду покупать незачем. Вот Сарьяна я бы взял.
— Значит, сервиз не хочешь. А в бильярд играешь?
— Немного могу.
— Молодец, люблю. Айда сыграем: твой урюк — мой сервиз. А потом про Сарьяна поговорим.
Он тянет за собой Томина. Не в пример Боборыкину Альберт действует открыто и беззастенчиво. Поэтому всегда найдется и свидетель и комментатор:
— Наивный человек. С Альбертом в бильярд! Босой по шпалам домой пойдет…
Цветков подкатывается к «приживалке»:
— Тася, узнайте у Додика фамилию этого Саши. Только… — он прикладывает палец к губам. — Я хочу над ним подшутить…
…Гости расходятся с «четверга». У подъезда дома Боборыкиных стоит машина, Томин для вида копается в моторе, косясь на дверь. Оттуда под руку с Додиком появляется Руднева.
— Эге, засел? — говорит Додик. — Ищем запасную свечу. — С серьезным видом он шарит в боковом кармане.
— Свечи целы, подержи фонарик. Тут малюсенький контакт… Оп, и готово. — Томин закрывает капот. — Заднее сиденье, как видишь, занято, но даму подвезу с удовольствием.
Руднева усаживается и оглядывает заднее сиденье, заваленное свертками.
— С приобретением вас!
— Спасибо. Вас по-моему, тоже?
— В общем, да, — чуть замявшись, признается Руднева.
— Чудесно. — Томин трогает машину.
Они катят по вечернему городу и вскоре болтают уже по-приятельски.
— Чуть не забыл! — восклицает Томин и тормозит, немного проехав
В автомате он говорит вполголоса:
— Петр Сергеич? Это я. Спешу. Два слова. Срочно номер в гостинице «Россия». Сегодня я должен там ночевать. И я там уже три дня живу, понял?.. Свяжусь попозже.
12
В краеведческом музее все по-прежнему, все так же сквозь высокие окна бывшего купеческого особняка светит случайное декабрьское солнце на две «талановские стены», на парчовые кресла и мраморный столик. Все по-прежнему, и Пчелкин пока тут, только вместо «Инфанты» — пустой квадрат.
Студенты художественного училища разглядывают картины и переговариваются.
— Ну и как? — спрашивает Зыков. — Узнаете свои работы?
— С одной стороны, как будто да, с другой — как будто и нет.
— Я могу сказать, что в основе натюрморт мой, некоторые детали помнятся, мазки. Но он подправлен, и заметно.
— И у меня!
— Да, кто-то по ним лихо прошелся.
— А главное — мы не обрабатывали под старину.
Зыков не обескуражен, такую возможность он предвидел.
— Хорошо, ребята, а если допустить последующую доработку, вы узнаете свои копии? Или сомневаетесь? Вот вы, например?
— Я не сомневаюсь. У меня здесь три облачка, а в подлиннике было еще одно, такое тающее в вышине. Я его писать поленился.
— А вы?
— Мы, конечно, старались, товарищ следователь. Но кое-что все-таки упрощали. Кое-где грешки просвечивают.
— Таким образом, на данный момент в музее находятся сделанные вашей группой копии. Все изменения были внесены кем-то без вашего ведома и уже после того, как деканат зачел копии за курсовые работы. Правильно?
— Правильно, — вразнобой подтверждают студенты.
— Моей копии нет, — выступает вперед хорошенькая синеглазая девушка.
— А что вы копировали?
— «Инфанту с яблоком» Веласкеса.
— Ясно. Вам ясно, товарищ Пчелкин? — адресуется Зыков к директору, уныло подпирающему колонну.
— Мне ясно, но мне до лампочки. Я сдаю дела.
Девушка трогает Зыкова за локоть и отводит в уголок посекретничать.
— Скажите, вот это… что копии дорабатывались без нашего ведома и после сдачи… Это для следствия важно?
— Чрезвычайно важно.
— Тогда я обязана сообщить — с «Инфантой» было иначе…
— Слушаю.
— Понимаете, напросилась я на эту практику, деньги были позарез нужны. Но Веласкес оказался мне абсолютно не по зубам. Никак не давалось лицо, платье… И как-то так вышло, что Антон Владимирович начал мне помогать… В сущности, копия скорей его, чем моя.