Следствие ведут знатоки
Шрифт:
Валетный опечаленно уставился на грязноватый колер своего габардинчика.
— Действительно, волну мы недоосвоили… — И прежде чем Кибрит снова займется делом, заспешил: — А почему это мы с вами так все официально: товарищ Кибрит, товарищ Валетный. Давайте по-дружески: Зинаида Яновна, Илья Петрович. При моей исключительной к вам симпатии и восхищении…
«Понесло. Но, между прочим, он вообще болтлив. Вдруг о чем проговорится. Потерплю уж».
— Хорошо, — прервала она мармеладный поток. — Только чтобы наши симпатии не мешали делу, Илья Петрович.
— Исключительно
— Тогда не упускайте из виду, что вас выделили мне в помощь, чтобы отобрать образцы для экспертизы. А не для пальто свободного покроя.
— Ах, Зинаида Яновна, — «засмущался» Валетный.
— Ах, Илья Петрович! — пожурила Кибрит. — Ну, с этими образцами я… благодаря вам… пожалуй, управилась. Пошли к кладовщику. Вы его предупредили?
— Да-да. Но, Зинаида Яновна, клянусь чем хотите, вы зря стараетесь! В нашем хозяйстве много не украдешь.
— Ой, было бы желание…
— Дорогая Зинаида Яновна, мы бы, может, и с удовольствием, да нечего. Что получаем, то и отдаем, только уже разноцветное. Ну посудите сами, могу ли я вам соврать. При моем исключительном восхищении…
— А как начальника ОТК что вас чаще беспокоит, какой участок производства?
— Как начальника ОТК?.. — он слегка отвлекся от донжуанства. — Думаете, по-крупному списываем в брак? Не-ет, из нормы почти не выходим… А вы меня, случаем, не допрашиваете?
Сахарный слой дал трещинку, оттуда высунулась осторожность и трезвая оценка расстановки сил. Допрашивать имел право только следователь.
— Ни-ни, я вас расспрашиваю, Илья Петрович. Потому что интересно.
— Чем же интересно? Такая женщина, вас должно интересовать совершенно другое! Кстати, вы по вечерам в гостинице не скучаете, Зинаида Яновна?
— По-вашему, это кстати? Кстати, до которого часа работает кладовщик?
Взглянув на часы, Валетный ахнул:
— Убейте меня, Зинаида Яновна, убейте! С вами забываешь о времени. Кладовщик же взял отгул и с обеда — тю-тю!
Лодку Пал Палыч раздобыл большую и тяжелую. Как водится, она протекала, но умеренно. Зина не спеша справлялась с вычерпыванием воды. Солнце слепяще сверкало наречной ряби, ощутимо припекало голову. Оба даже обгорели немного.
Пал Палыч греб против течения, пока не стер ладони, тогда бросил весла, и лодку медленно повлекло назад. Вокруг было так мирно и тихо, что и разговаривать не хотелось. Зина сдала вахту и черпак и, закрыв глаза, легла на корме, подстелив пальто.
— Отключаюсь, — сказала она.
Это ее пальтишко, славное, но вышедшее из моды (новое оставила в Москве, решив в командировке не форсить), еще в купе цапнуло Пал Палыча за душу, потянуло за собой воспоминания и раздумья.
Почему они не женаты? Ведь все толкало к тому. Одно время даже казалось вполне решенным («Вот свалим это проклятое дело и всем объявим, идет?» «Идет!»).
Но не успеешь свалить одно проклятое, как наваливаются три новых. Что за работа, что б ее! Заживо съедает!.. То есть
Надо проследить сначала. С появления Зины на Петровке. Сперва он ее прошляпил — как талантливого эксперта, будущую звезду НТО. Внешность обманула: слишком хороша, вряд ли еще и умом богата. Обращался с новой сотрудницей снисходительно, покровительственно. Тщеславный петух! Спасибо, Томин ему глаза раскрыл. (С Томиным служба столкнула на щекотливом расследовании, и они как-то сразу подружились.) Томин и свел Пал Палыча с Зиной, своей однокурсницей.
Та держалась бойко, но втайне робела перед Знаменским: недавняя выпускница юрфака — перед следователем, уже имевшим лестную репутацию.
Потом был период обоюдной влюбленности. Тогда она и носила это пальтишко, обшитое тесьмой. Рыже-золотистое, как ствол сосны под солнцем. Как ее глаза. Таких янтарных больше ни у кого нет. Он провожал, встречал, тосковал и названивал, если усылали в другие города.
Только окончательной близости не было. Зина не провоцировала, а Знаменский — в обыденной жизни не аскет — ради будущей жены принял рыцарственные обеты. Никаких соитий наскоро, тайком. Слишком высоко он ее ставил, чтобы предложить «исхитряться», чтобы подвергать риску пережить малейшее унижение или неловкость.
Во всяком случае, так ему тогда представлялось. Сейчас, глядя на корму, Пал Палыч ругал и жалел себя за глупость. Чего он добился, изо всех сил благородничая? Их отношения приняли постепенно хронический характер. Возрастало взаимное доверие, крепла дружба, а пылкость убывала, сменяясь нерушимой спокойной привязанностью.
Неужели я упустил мою Зину? Мою?.. А вдруг еще мою? Может, я и по сию пору дурью мучаюсь? Может, не поздно вернуть?
Тем же воскресным вечером он решил объясниться.
— Зина… я хочу с тобой поговорить. Это касается нас обоих.
Заготовленные фразы произнеслись гладко, но Зиночка имела тонкий слух. Отозвалась не сразу:
— Ну… поговори.
Он начал излагать свои лодочные воспоминания и сожаления, упирая на то, что, в сущности, ничто не изменилось, что оба они — те же, только постарше, а это не обязательно хуже, даже наоборот, и т. д.
Зина помалкивала до конца его монолога. И некоторое время после. Вздохнула слегка:
— Я тоже думала о нас с тобой. И раньше огорчалась, что как-то все не складывается.
— Прости.
— Да не вини себя, пожалуйста! По-моему, любви — в чистом виде — и не было. Примешивалось больно много профессиональных восторгов. Ты рисовался мне гениальным следователем, я тебе — замечательным криминалистом…
— Но разве…
— Я помню, — перебила она, — помню. Одно время мы с удовольствием целовались и прочее. Но это не то… Когда ты сделал мне первое предложение?
— После истории Авдеева.
— А второе?
— После бродяги.
— Вот видишь!
(По обоим делам Кибрит превзошла себя и прогремела в Управлении.)