Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Как же! Очень ты за Сергея переживаешь! Я все глаза выплакала, а он — нате вам! — заявился, чего-то выпытывает вокруг да около! — Она отошла, начала греметь кастрюлями.
Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколько бы Зурин ни отплевывался!
— Алена, — вкрадчиво произнес Валетный. — Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киномеханик и ты в последнее время, а…?
Она обернулась, заметила
— Он тебе не Митька, а Дмитрий Викторович. Понял?
— Ясненько… — опешил от нахальной прямоты Валетный.
Всегда был Митька и Митька, из армии демобилизовался — поступил под начало Алены, лет пять уж кино крутит. И — елки-палки! — до отчества докрутился!
— Так, значит. И что, если этого Дмитрия Викторовича спросить: а где, мол, Аленин муж?
Миловидова взвилась, голос ядовитый:
— Да-а? А может, тебя надо спросить? Вместе с Горобцом?
— Ты… рехнулась, или как? — отступил Валетный.
— Почему же рехнулась, ведь Сергей решил вас уличить! Вас!
— Чего болтаешь! То Горобец, а то мы — это ж разница! Чего Сергею нас уличать…
— Не знаю, какая разница, — заткнула уши Миловидова. — Все вы там — одна шайка!
Валетный трюхал домой в холодном поту. Что она следователю наплела? Совсем баба с катушек. Что с ней приключилось? Валетный ничего уже не понимал и всего боялся.
Друзья расстались на полдороге к гостинице: Томин направился в горотдел.
Вернулся он в три часа ночи, велел дежурной разбудить его не позже половины шестого (что та и проделала); поднял Знаменского, и оба, даже не побрившись, исчезли. Кибрит сунули объяснительную записку под дверь.
Горобец только-только продирал глаза. Шумно умывался над бочкой во дворе, наплескав вокруг целую лужу. Рядом на колышке висело жеваное полотенце.
Процессия, состоявшая из местного милиционера, московского следователя и какого-то черноволосого крепыша, ему не понравилась. Он выпрямился и расправил плечи — рослый, нескладный, густо поросший шерстью на груди. Сразу взял вызывающий тон. Почему это с другими — в «красном уголке», а к нему врываются ни свет ни заря? Да еще так-перетак, с милицией?
Препираться во дворе Знаменский не стал — соседи тоже просыпались.
В доме сел за стол, Горобцу предложил стул напротив, начал официальный допрос. Томин для быстроты вел протокол.
— Анкетные данные?
— Горобец Александр Кондратьевич. Год рождения сорок второй. Женатый. Проживаю, где видите. Место работы — завскладом. Чего еще?
— Судимы?
— А как же! По молодости выбил одному глаз и сел. Я сел, а он окосел.
— Каковы ваши отношения с Миловидовым?
— Обыкновенные отношения. Как когда.
— От
— Целоваться мне с ним, что ли?
— Чем вызвана неприязнь?
Горобец набрал воздуху, намереваясь выдать забористую тираду, милиционер, предусмотрительно стоявший рядом, сжал его плечо.
— Допустим, мне его фамилия не нравится, — пробурчал Горобец.
— А если поточней?
— Вам мало, что он меня осрамил ни за что?
— Кстати, в день собрания вечером вы виделись?
— Ну виделись.
— Где?
— Сюда он приходил.
Пока все шло, как и ожидал Пал Палыч. Если Горобец причастен к исчезновению Миловидова, то не отрицать известного — разумная оборона. Но теперь начинался опасный для Горобца этап допроса.
— Позвали его вы? — Вопросы очередью, без пауз.
— Вот еще! Сам приперся.
— Жена Миловидова дает показания, что вы звонили и пригласили поговорить.
— Пусть она дает, что хочет! — дернул кадыком Горобец. — Говорю — сам пришел!
— Зачем?
— Извинялся. Возьму, говорит, свои слова обратно.
— Сколько продолжался разговор?
— Почем я знаю? Выпивши был.
То, что он «употреблял», известно. Но был выпивши? Или пьян? Или стандартный ход того, кто не хочет себя связывать точностью деталей?
— Если Миловидов приходил к вам, как вы говорите, извиняться, то в связи с чем возник шум?
— Какой шум?
— Соседи из дома двенадцать слышали громкие голоса и крик «помогите!».
Этого Горобец не ожидал.
— Я ему ничего не сделал… — ошеломленно проговорил он.
— А днем ведь грозились. Рассказывают, пришлось вас за руки держать — прямо в зале собрания набросились на Миловидова.
— Еще бы не наброситься! Собака!
— Тем не менее вечерняя беседа кончилась миром? Или не помните?
Горобец ответил после мрачного раздумья:
— Побеседовали, и он пошел.
Пал Палыч протянул постановление на обыск:
— Ознакомьтесь.
И тут допрашиваемый по-настоящему испугался.
— Чего?! Обыск?.. — он рванулся, вскочил, милиционер ухватил его за шею и повис, осаживая на место. Тотчас рядом оказался готовый помочь Томин. Горобец посмотрел на них обоих, возненавидел секунды на четыре, потом налился тоской и перестал сопротивляться:
— А, пропади оно все к такой-то матери…
Расписался, где указал Знаменский. Кривовато, будто не проделывал этого движения рукой десятки раз за день на складе. Попросил хрипло:
— Покурить бы.
Знаменский разрешил, самого тоже тянуло. И милиционер обрадованно полез в карман.
— Пошли на волю, тут потом не продохнешь, — позвал некурящий Томин.
Вышли. Горобец сел на ступеньку крыльца, затягивался и ворочал шеей.
— Свернул? — спросил милиционер. — Ну сам и виноват.