Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Он работает на красильной фабрике…
— Да-да, если что — известим вас. Но я так полагаю, что жив-здоров и объявится.
— Ох, только бы жив! Только бы жив!
Объявится, внутренне поддержал лейтенанта Пал Палыч, как-то не заразившись тревогой женщины. Ну и скандал она ему закатит! Темперамент — ого-го…
Благодушное расположение духа покинуло бы Знаменского, будь он свидетелем недавнего вечернего разговора Миловидовой с неким мужчиной в глухой аллее парка, спускавшегося от Дворца культуры к речке. Мужчина был высок и подтянут («уездный
— Ленушка, ждать нельзя! — убеждал он. — Надо решаться! Сегодня решаться — завтра делать!
— Страшно… — шептала она. — Взять на себя такое…
— Но это единственный шанс решить сразу все! Другого не будет! Ты понимаешь? Сейчас все сошлось в узел, давай рубить!
— Умом я понимаю. Но убийство… выговорить и то жутко.
— Думаешь, я иду на это легко? Но это же друг для друга! У нас настоящая любовь, одна на миллион. Ради нее! Она все оправдает!
Женщина вздыхала прерывисто, утыкалась ему в грудь, задушенно бормотала:
— Ой, нет…
— Да неужели не сможешь, золотая моя? Сможешь ведь! И станем вольные птицы! Свобода. Деньги. И никто не разлучит!
— А если сорвется?
— Молчи, молчи! — Он целовал ее и произносил как заклинание: — Надо верить! Только верить — тогда все будет наше. Все!
Уяснив, что житье в гостинице может затянуться, Кибрит обзавелась минимальным хозяйством. Завтракали они с Пал Палычем в буфете, обедали в фабричной столовой, но к ужину буфет бывал либо заперт, либо пуст (если не считать пыльных пачек печенья).
Кибрит предприняла поход по местным торговым точкам, купила заварочный чайник, чашки, ложки-вилки, тарелки — всего по три (вдруг случайный гость), еще какую-то мелкую утварь. А также запас сахару и прочей бакалеи. Выходной день, проведенный на сухомятке, побудил ее на новые траты: плитка и сковорода открывали уже некоторый простор для стряпни.
От гостиничных щедрот не приняли ничего, кроме неисправного электрического чайника (который Пал Палыч починил): и у толстушки-буфетчицы и у всех здесь кто-нибудь из семейных да работал на фабрике. Коснется его следствие — женщина прибежит просить о снисхождении. Нельзя связывать себя благодарностью за какие-либо услуги.
Впервые они жили вот так — в отрыве от служебной толчеи, уединенно и почти вместе. Вдвоем ходили на работу, чаще всего вдвоем и возвращались и проводили вечера. Нежданно — после стольких лет — обнаруживали друг в друге незнакомые черты и привычки. Обнаруживали массу важных вопросов, которые прежде не успели обсудить. И все им было друг в друге интересно.
Одно мешало — пикантность ситуации с точки зрения окружающих. У администраторши, дежурной, уборщицы глаза горели: вчера «он» к «ней» ходил, сегодня «она» к «нему».
— Третьего дня пораньше разошлись.
— А вчера заполночь, меня уж сон сморил.
— Он-то статный какой и на лицо видный.
— Ну уж она не хуже. Пара хоть куда.
— А заметили, когда он у ней, дверь не притворена.
— Она-то, может, себя и блюдет, да чтоб мужик своего не добился… Нельзя ж столько времени все о работе! Командировочный, известно, до баб лют.
Сплетни были, в общем-то, благожелательны: оба холостые, ихняя воля. (Паспорта при вселении предъявлялись и, естественно, обследовались.)
— А может, у них любовь?
— Может, и любовь.
Пал Палыч с Зиночкой посмеивались, но немножко и стеснялись. Особенно Пал Палыч, чувствовавший, что в подозрениях гостиничной обслуги есть доля истины.
Однако дверь они стали закрывать. Фабричные новости, набегавшие версии не предназначались для посторонних, возможно, заинтересованных не только интимными подробностями ушей…
В так называемых «хозяйственных делах» для профессионалов есть своя увлекательность. Подобна преследованию скрывающегося уголовника погоня за прячущейся, «задами» перебегающей из документа в документ, пропадающей, вновь возникающей или уничтожаемой цифрой. Похождения иной накладной запутаннее, чем трюки и петли опытного вора-гастролера. К тому же цифры и накладные намеренно разбегаются в разные стороны; их надо выследить, изловить, собрать вместе и доказать, что они «из одной шайки».
Городская фабрика не обещала, конечно, головокружительных загадок, но попотеть и покорпеть с ней придется.
Принимали ткань по весу и количеству рулонов. А готовую сдавали по количеству рулонов и метражу. Вес как показатель напрочь выпадал. Количество же рулонов везде сходилось.
— Пал Палыч, как сводят вес с метражом? — спросила проницательная Зиночка при первом же обмене впечатлениями, едва выйдя с фабричной территории.
— Никак.
— Совсем никак?!
— Угу. Говорят, нереально. Не изобретешь им способ исчисления?
Кибрит призадумалась, мысленно прослеживая технологический процесс. Мойка ткани. Обезжиривание. Сушка на крутящихся нагретых барабанах (дышать нечем). Окраска (тоже ароматно). Вторая сушка. Протяжка. Сколько килограммов грязи и жира отдал каждый рулон? Сколько впитал килограммов при крашении? Сколько потерял, пока сушили (недосушили, пересушили)?.. Да еще брак. Да возврат на перекрас. И от операции к операции то сухое, то мокрое, то сухое, то мокрое — уследишь ли за весом!
— Нет, Пал Палыч, это целая диссертация.
Между тем именно в замене веса метражом крылись возможности для воровства — тут просто не могло быть двух мнений!
— Жаль, — вздохнул Знаменский. — Скопин рекомендовал мне тебя как квалифицированного специалиста.
— Польщена, — фыркнула Зиночка. — Знает, на ком воду возить.
Удостоверясь, что вокруг никого нет, Пал Палыч схватил ее в охапку и перенес через лужу. Он верил, что Зина не подведет. До сих пор не подводила.
Единственной реальной зацепкой, которая вскоре попалась Знаменскому, был перерасход красителей. Из месяца в месяц, из года в год.