Следы на песке

Леннокс Джудит

— Ты любишь кого-то другого, — сказал Руфус с уверенностью.

— Нет. То есть теперь уже нет. — Фейт постаралась объяснить: — Он женат. У него маленький сын.

— Ну, это еще ничего не значит, — оборвал ее Руфус и покачал головой. — Честно говоря, я не в восторге от того, что стал для тебя лишь… заменой.

Наступило молчание. Слезы обожгли Фейт уголки глаз.

— Это тот парень, что торчал здесь вчера вечером? — наконец спросил Руфус.

Фейт не ответила.

— По-моему, я имею право знать.

— Его зовут Гай Невилл, — тускло сказала

Фейт. — Я его знаю уже много лет, еще с тех пор, как мне было одиннадцать. Он часто приезжал к нам во Францию.

— Ты его любишь?

Так же невыразительно она проговорила:

— Я всегда любила его. Даже не могу вспомнить время, когда бы я его не любила. — Руфус скривился, словно от боли, и она добавила: — Наверное, я влюбилась в него, как только увидела… он потрошил цыпленка. Только представь: влюбиться в мужчину, который потрошит курицу!

Кончиками пальцев она смахнула слезинки с глаз. Помедлив, Руфус обнял ее и притянул к себе. Она уткнулась ему в плечо, а он сказал:

— Как-то раз я был влюблен в девушку, которая работала на ферме у моего дяди. Она разговаривала со свиньями, когда чистила их. Я мечтал, чтобы она со мной так же поговорила.

Фейт неуверенно улыбнулась.

— Гай однажды спас мне жизнь, понимаешь, Руфус? Меня ужалила гадюка, и он высосал яд из ранки. Не то чтобы я мечтала выйти за него замуж… просто я полагала, что он всегда будет где-то рядом. — Она помолчала, а потом заставила себя вернуться мыслями к прошлому. — Теперь я понимаю, какая я была глупая. Я видела Гая всего несколько недель в году. Я была всего лишь ребенком. И для него это были просто каникулы. А для меня…

— Что?

— Лучшее время года, — просто сказала она. — Самое настоящее время. Но основная часть жизни Гая проходила в другое время и без меня. На самом деле я ничего о нем не знала. Никогда не видела его родственников. Не знала, где он живет. Я даже в Англии никогда не была.

Руфус пожал плечами.

— Это не так важно.

— О нет, Руфус, еще как важно. Это же вопрос принадлежности. — Голос ее был хриплым. Помолчав, она добавила: — А когда я его снова увидела, он казался таким счастливым. У него очень милый, опрятный дом, чудесный маленький сын, и жена у него красивая, умная и добрая. И я подумала: «С чего я взяла, что Гай полюбит меня?»

Руфус встал и принялся укладывать вещмешок.

— Ты меня ненавидишь? — спросила Фейт.

Он обернулся.

— Да нет. Какой в этом смысл?

Фейт съежилась. Руфус продолжал собирать вещи. Затягивая вещмешок, он сказал:

— Скоро у нас будут более важные причины для волнений. Все это… весь этот вздор о том, кто кого любит и кто с кем спит, покажется таким ничтожным. Это только сейчас нам так не кажется. И вообще, Фейт, мне пора идти. — Он криво усмехнулся. — Не в моих правилах переживать из-за таких вещей, так что ты, видно, сильно меня зацепила. Когда мы снова встретимся, я обещаю вести себя примерно.

Он ушел. Фейт не думала, что ей когда-нибудь будет так за себя стыдно. Она встала, приняла ванну, оделась и вышла на улицу, не в силах

вынести тишины комнат. Несмотря на ранний час, на улице было тепло. Она шла, заставляя себя переставлять ноги, переходить дорогу, поворачивать за угол, потому что так делают все. Но ей казалось, что одно направление ничуть не хуже любого другого и если она войдет в реку или на запруженную автомобилями мостовую, ничего не изменится. Она, объехавшая половину земного шара, утратила способность ориентироваться.

Спустя какое-то время она увидела огромное викторианское здание вокзала Ливерпул-стрит. Фейт порылась в карманах и сосчитала мелочь. В поезде она плакала, и от слез кирпичные окраины, а потом золотые поля расплывались у нее перед глазами. Она прошла несколько миль от станции пешком и в полдень была уже на месте. Она не стала проходить через парадную дверь, а обошла дом и вошла в сад. Фейт увидела их прежде, чем они ее заметили: Ральф сидел в шезлонге и читал, сдвинув на нос шляпу от солнца; Поппи, стоя на коленях, пропалывала клумбу. Солнце было в зените; трава, сожженная зноем, превратилась в солому. Фейт почувствовала, что как только она окликнула родных и замахала им рукой, часть ее стыда и грусти испарилась.

Поезд вышел из Бристоля в пять часов, но полз еле-еле через окраины и пригороды, подолгу торчал на запасных путях и беспомощно мотался туда и обратно по ржавым рельсам. Когда наконец он остановился на станции, Николь увидела, что вокзальные часы показывают уже почти половину седьмого. Она потерла пальцами закопченное стекло. Названия станции не было видно: вывеску убрали на случай вражеского вторжения, а голос проводника тонул в грохоте колес и шуме пассажиров. Солдаты, ехавшие с ней в одном вагоне от Бристоля, на этой станции сошли, а вместо них вскарабкались несколько человек в гражданской одежде. Один из них спросил: «Здесь не занято?», и Николь с улыбкой подхватила Минни, развалившуюся на лавке.

— У Минни нет билета, и она с удовольствием поедет у меня на коленях.

Мужчина сел. На нем был светлый полосатый костюм и шляпа, в руках — портфель, под мышкой — сложенный зонтик. «Настоящий английский джентльмен», — с одобрением подумала Николь, а вслух спросила:

— Не скажете, где это мы?

— Оксфорд. Город «грезящих шпилей».

— А-а. — Она снова выглянула в окно. — Немного напоминает Флоренцию, правда? Только краски другие.

Он улыбнулся.

— Вероятно.

— То есть здесь — золотой и зеленый, а там — розовый и терракота.

— Да. — Он немножко подумал. — Да, пожалуй, вы правы.

— У каждого города есть свой цвет. Вы не находите? Совсем как у имен.

— У имен?

— Вот, например, мое имя Николь — алое с черным. Джейк, имя моего брата — огненно-пурпурное, а у моей сестры Фейт — оно очень милого розовато-коричневого цвета.

— Меня зовут Дэвид, — сказал он. — А это имя какого цвета?

Николь взглянула на него. У Дэвида были выразительные умные глаза, а темные волосы на висках поблескивали сединой.