Следы на воде
Шрифт:
Джибрил посмотрел на меня с такой печалью, что я едва не вскрикнул.
Однажды ты вдруг заметишь, что окружающий тебя мир совсем не такой, каким виделся раньше. Что было твердым, станет хрупким, незыблемое утратит основы, и то, что считалось добром, вдруг обнаружит в себе корни зла. Ты же поймешь, что имеешь способность смять пространство в ладони, как фантик, или прорвать в нем дыру, а сделав это, увидишь новую реальность, подобную в целом той, в которой ты родился, и в то же время иную. Более того,
Снова вспыхнули в мозгу огненными знаками, и это было настолько больно, что я со сдавленным шипением схватился за голову. Глаза заволокло алым туманом, но я все же успел разглядеть, как Джибрил неуловимо быстро переменился вернее, на мгновение я увидел, как его фигура стала прозрачной, и в этой тонкой оболочке гневно загудел яростный столп белого пламени.
На какое-то мгновение я перестал соображать; голова самым натуральным образом отключилась. Бедные мои мозги спасались от перегрева и отправки на свалку. Когда же я пришел в себя, то увидел, что Джибрил исчез, а ресторан напоминает встревоженный муравейник: люди суетились, одни спешно бежали к выходу, другие двигались в сторону туалета, откуда доносились истерические вопли. Туда же бросился и я, на ходу вынимая из кармана удостоверение.
Зеваки в туалете стояли очень плотно, однако используя документы следователя, мат и работу кулаками я протолкался к месту происшествия, а увидев, что случилось, едва не упал, во всяком случае, меня повело, и очень резко.
На полу лежал Валентин Трубников, и рана в паху журналиста красноречиво говорила о том, что реанимационные мероприятия излишни. Оторванное было засунуто мертвецу в рот, и я с трудом удержал рвоту. Возле шумно блевал в писсуар официант, обслуживавший мой столик (видимо, он и обнаружил тело), а рядом с Трубниковым билась в истерике дородная и немолодая уже дама, по всей видимости, супруга, прибывшая вытаскивать своего благоверного из гнезда разврата.
Так, сказал я, поднимая руку с удостоверением. Кирилл Каширин, епархиальный следователь. Кто обнаружил труп?
Блюющий официант вскинул руку, а зареванная толстуха провыла:
Й-а-а Ой, Валюшка..! и вновь припала к телу мужа. Только сейчас я увидел среди зевак Анну. Она застыла, сжав руки на груди, маленькая и хрупкая, и выражение ее лица я не понимал.
Милицию вызвали?
Вызвали! охотно отозвался кто-то из толпы. Я с неудовольствием подумал, что вместе с милицией приедет и пресса (бывало, сам всюду первым поспевал), и уже завтра на первых страницах газет появятся красноречивые факты и заголовки: Смерть знаменитого журналиста в гей-ресторане. Но додумать о скандале я не успел: мадам Трубникова внезапно кинулась на Анну и вцепилась ей
Это все из-за тебя, сучка малолетка! орала новоиспеченная вдова. Бдь сопливая, ерей немерено! Ведьма поганая!
Она наверняка разбила бы Анне голову о стену на радость зевакам (сколько всего в один вечер: и пение, и труп, и драка), но я умудрился встрять между ними и с неимоверным трудом оттолкнул Анну в сторону.
Ведьмы по моей части, госпожа Трубникова! мадам не надо меня-то бить!
Колотуха у вдовы была подобна гире, и, пребывая в состоянии аффекта, мадам завезла мне по скуле, что и было зафиксировано радостной камерой фотокора Ведомостей. Скандал, скандал
Анна рыдала в голос, Трубникова продолжала материть ее такими этажами, каких я, приютский мальчик, не слыхивал. Увидев входящих в сортир стражей порядка, я подхватил Анну за предплечье и потащил ее прочь. Тут и без меня разберутся, что к чему. А завтра вся пресса будет смаковать смерть журналиста-передовика, и в скандал непременно втянут и Анну вдова станет кричать на всех углах, что ее муженька грохнул один из хахалей ресторанной певички.
И ведь так оно и есть. Пусть этот Варахиил и не хахаль, но он же грозился оторвать Трубникову причиндалы. Сказано сделано.
Я запихал Анну за заднее сиденье единственного такси на стоянке. Куда ее везти-то, в общагу? Водитель, флегматичный здоровяк, похожий на епархиального курьера Леху, дождался, пока я устроюсь рядом с плачущей девушкой и осведомился:
Куда едем, шеф?
Вытереть слезы Анне было нечем. Я протянул ей свой носовой платок, к удивлению моему оказавшийся чистым и назвал адрес общежития.
Шестьдесят рублей.
Я послушно передал водиле деньги, и машина мягко тронулась с места. Узкие плечи Анны тряслись от рыданий: неудивительно убит поклонник. Девочка наверняка чувствует себя ужасно: обезумевшая вдова орала такие вещи, за какие иные люди морду бьют. А тут еще сирота, за нее и вступиться некому. И с работы ее наверняка погонят: в нашем городе на удивление бесцеремонная пресса, которая раскопает или выдумает все подробности ее общения с Трубниковым: и где, и сколько, и как регулярно. Напишут еще, что она продавала ему наркотики, а тут еще подоспеет заключение о паранормальных способностях за подписью самого отца Серапиона.
Мне захотелось выругаться. Покрепче.
Машина свернула с улицы капитана Громова на Ленинский проезд, и хрущевки сменили желто-бурые домишки Подьячева. Я обернулся: на город наползла иссиня-черная грозовая туча, скреблась брюхом по антеннам на крышах. Ох, и ливанет сейчас.
Анна не стала сопротивляться, когда я обнял ее за плечи. Впереди, в тиши домов, плескалось уходящее солнце; Анну била дрожь.