Следы на воде
Шрифт:
И вдруг полковник увидел, что к берегу подходит утлая лодчонка деда Махтея. Коваль чем-то понравился этому дедку с широкой, белой, словно бы подпаленной снизу бородой, как у завзятого ресторанного швейцара; в бороде часто застревали рыбья чешуя, крошки самосада, из которого Махтей сворачивал самокрутки.
Дед подозвал Коваля, и тому пришлось подойти к воде.
— Дмитрий Иванович! — крикнул дедок, показывая на ведро в лодке. — Бычками хочу вас угостить, полведра надергал.
— Спасибо! — замахал руками Коваль. — Не надо.
— А вы что-то долгонько отсутствуете, — не сдавался дед. — Думал, заболели… Бычки по вас скучают. — Махтей причалил к берегу, явно намереваясь похвалиться уловом.
Впрочем, это было на руку Дмитрию Ивановичу, и
Но где там! В подкатанных до колен штанах, оголявших худые синие жилистые ноги, дедок ловко и легко ступил в воду.
— Здравствуйте. И берите себе эти бычки. — Он поставил ведро с рыбой к ногам Коваля.
— Вы лучше Даниловну угостите или вот Нюру, — показал Коваль на сторожиху.
— Фю-ю, — сквозь щербатые зубы присвистнул дедок. — У Нюрки знаете сколько рыбы — во! — Махтей провел ладонью выше своей головы. — Да и ваша Даниловна дорожку к рыбинспекторской кладовой знает. Что ей бычки!
— Разве в кладовой всем рыбу раздают? — улыбнулся Коваль.
— Э-э, не всем, — хитро прищурился Махтей. — По дорученции от начальства.
Формула, высказанная дедом, казалось, удовлетворила Коваля, а может, его внимание привлекла частная лодка с намалеванным на боку номером, мотор с которой был снят.
— Видно, кто-то весло потерял, — сказал Коваль, заметив, что в лодке правилка была не металлическая, как обычно, а старая, деревянная.
— Может, к хахалю ездила, а он ее прогнал, — захихикал дед. — Вот она на нем свое весло и поломала — девка крепкая. А это деревянное у меня стояло, выпросила.
— Кто? — поинтересовался Коваль.
— Да Валька, медсестра наша.
— А, медсестра, — сказал Дмитрий Иванович. — Я видел, такая высокая девушка. Так это ее лодка?
Даниловна как-то рассказывала про Нюркину хату — целый дом на четыре комнаты. Но с тех пор как у нее поселилась медсестра, больше никого к себе не пускает…
«Хорошие деньги эта Валька платит», — сказала тогда Даниловна.
«Откуда у медсестры деньги, — не согласился с ней Коваль. — Ставки у среднего медперсонала невысокие».
«Так она еще и портниха чудесная. Такие лифчики шьет, и в Париже, может, лучших не делают. К ней даже из Херсона приезжают. Вот и не хотят чужих людей у себя селить: у одной — рыба, у другой — лифчики…»
— Какому хахалю! — вспыхнула между тем Нюрка, ее опаленное южным солнцем лицо налилось кровью. — Забирай свое весло и иди отсюда, старый босяк! — озлобилась она на деда. — Уже землей порос, а такое мелешь!
— Ну и щука ты! Я же просто так, — отступился Махтей и, смущенный, побрел к лодке.
Коваль понял: разговора со сторожихой не получится, и направился к парусникам, как раз подходившим к причалу.
19
— У нас на всю область одна оперативная группа, — рассказывал Андрей Комышан, сидя перед Ковалем в гостиничном номере и теребя мягкую медную проволочку, которая кто знает откуда оказалась на столе.
Пришел Комышан с гостинцами — несколькими свеженькими, чуть привяленными тараньками и пивом. Стаканы были наполнены янтарным напитком, и собеседники неторопливо, глоток за глотком, казалось, запивали разговор. Велся он и впрямь не очень живо. Хотя после того ночного дежурства, когда они с Дмитрием Ивановичем задержали браконьеров на катере, Андрей и проникся к полковнику дружеским расположением и всячески это подчеркивал, однако чувствовал себя немного неловко с ним, словно от того исходила какая-то сковывавшая сила. Бутылка-другая пива, конечно, не могла его расшевелить. Поэтому он сидел за столом прямо, строго и крутил грубыми, со следами порезов и ранок пальцами злополучную проволочку.
— В оперативной группе людей немного, — объяснял он. — Всего четыре человека: районный инспектор и трое рядовых… — Комышан рассказывал почти машинально, думая при этом о всякой всячине, которая лезла в голову, о том, почему его так тянет к этому немолодому человеку, словно приворожил его чем, хотя с виду
Комышан рассказывал и удивлялся, почему Дмитрия Ивановича так интересуют подробности их работы. Уж не собирается ли он пойти в рыбохрану? Поседевшая голова Коваля не позволяла делать такие предположения. Комышан, правда, уже убедился, что его новый знакомый — человек крепкий, но он понимал, что возраст, который щедро посеребрил волосы, не разрешит Дмитрию Ивановичу проситься на их и для молодого нелегкую и опасную работу.
Смакуя пиво и свежую тарань, Коваль понемногу перевел разговор на последние события, на пересуды об убийстве, которые все еще не улеглись. Окружающая тишина, спокойный лиман, который в последние дни синим ковром смиренно разлегся под высокими кручами, словно бы отодвинули в прошлое недавнее трагическое происшествие. Но по селу ходила в черном платке желтая как воск Ирка Чайкун, кричала про несправедливость судьбы и требовала кары неведомому убийце. И даже этот приход Андрея Комышана был связан с тем, что Келеберда взял у него, а также у Юрася и Козака-Сирого подписку о невыезде и отобрал пистолеты, без которых инспектора не рисковали идти на дежурство. Поэтому у Комышана и появилось свободное время.
— Леня как-то сказал, что у вас с покойным был конфликт? — прямо спросил Коваль.
— Конфликт? — вскинул бровь Комышан. — А как же, бывало, — произнес он с нескрываемой грустью в голосе. — И не раз. С браконьерами каждую весну, как только нерест, начинаются конфликты, и еще зимой, когда рыба собирается в зимовальных ямах, а они драчами калечат ее.
— Да, да, — соглашаясь, кивнул Коваль. — Я о том случае, когда он вас избил.
— А-а, раки… — вспомнил Комышан. — Было дело… — Он замолчал, задумался, будто спрашивал себя, стоит ли вспоминать и рассказывать это чужому человеку. Но выражение лица Дмитрия Ивановича успокоило, и Комышан, преодолевая внутреннее сопротивление, глухо произнес: — Да-а, в прошлом году… Уже и забылось… Как-то в мае у меня выпало два дня отгулов. Отправился с друзьями на дачу. Там встретил еще одного знакомого, механика из управления милиции, который приехал отдохнуть с семьей. Пока женщины готовили еду, мы решили выехать на лиман. Взяли в лодку и в катер обрадованных ребятишек и подались мимо Красной хаты. Вскоре налетел сильный ветер, солнце закрыли высокие тучи. Мы пристали к берегу, помню, поиграли в волейбол, дети нарвали цветов, в мае их много на островках. Время было возвращаться обедать. Трое моих товарищей столкнули «южанку» в воду, сели и рванули себе. А мы вчетвером, не считая ребятишек, — я, значит, механик из милиции и хозяин катера, мой друг Сашко с женой, — еще долго возились с тяжелой посудиной, пока стащили ее на воду. Наконец, завели и стали медленно отводить катер от берега, где было много водорослей, ряски.
Только свернули за мыс, смотрю — чьи-то ноги торчат впереди из воды. Кричу Сашку: «Глуши мотор!» Если бы наш катер продолжал идти, рубанул бы винтом по ногам нырнувшего человека. В камышах заметил еще чей-то катер. И в нем Петра Чайкуна, который сгребал в мешок раков. У нас запрещено собирать в норках раков, потому что таким способом выбирают всех, даже мелюзгу. Можно ловить только раколовками. Тут вынырнул тот человек, на которого мы чуть не наехали, в руках с десяток раков.
«Что ты делаешь? — говорю ему. — Ты же всех истребишь».