Слепая зона
Шрифт:
Я замираю. Кончики пальцев неприятно покалывает. Рыбаков смотрит пустыми глазами, не моргая. Не верю я в говорящие фамилии, такое может позволить себе только Гоголь, но здесь прямо как в «Ревизоре». ПалСаныч кивком указывает на дверь, за которой… крошечная комнатка без окон. Точно кладовка, иначе не назвать – я заглянула в один из дней, когда задержалась и уходила последней.
Вот, значит, что. Они все лопали мои угощения, улыбались, а сами готовили темный угол?
Стакан с кофе жжет пальцы. Я представляю себе тайный субботник команды, на котором все вкалывают
Сердце стучит.
Больше всего на свете я ненавижу чувствовать себя глупо. Это одновременно стыдно и как-то невыносимо обидно.
Краска жаром печет щеки.
Оставляю сладости на комоде и делаю несколько шагов вперед.
– Что вы имеете в виду? – интересуюсь дерзко. Хотя саму душит разочарование.
Заглядываю в каморку – давят стены, потолок и пол. Камера, в которую кое-как впихнули стол, стул и полку для документов.
Меня им туда впихнуть не получится.
Или да? Вдруг ощущаю сильное одиночество. Рыбаков по-прежнему не моргает.
– Нравится? – спрашивает весело.
– Уютно, – хвалю я неискренне. Пульс отчего-то ускоряется.
ПалСаныч самодовольно кивает:
– Может быть, не так шикарно, как вы привыкли в своих небоскребах, но, по-моему, очень даже ничего. Располагайтесь. Мы решили выделить экологам отдельный кабинет.
– Я единственный эколог на проекте.
– Да, пока так. Если Платон Игоревич затребует еще, то добавим вам соседа.
И посадим его вам на шею, потому что больше некуда.
Рыбаков открывает дверь шире, одаривает хищной улыбкой. Я быстро перевожу глаза на стол Смолина, за которым прекрасно работалось всю прошлую неделю, и чувствую, как слезы пекут глаза. На ранее свободной стороне стола стоит фикус.
Фикус, блин.
Которого раньше в кабинете не было, я бы точно запомнила! Рядом ноутбук босса. Получается, Смолин припер с утра растение, чтобы занять мое место?
Они все объединились против меня.
– Прошу, Элина Станиславовна, не стесняйтесь, – воркует Рыбаков.
Поспешнее, чем планировала, захожу в каморку и закрываю дверь. Отдать мне должное – без хлопка. Обессиленно опускаюсь на стул и закрываю лицо руками, потом тру виски.
Стены и потолок действительно давят, мне становится нестерпимо душно. Я кручу головой и обнаруживаю под потолком небольшое оконце. Вскакиваю, гадая, смогу ли его открыть. Нужно встать, наверное, на стол, чтобы дотянуться, и то не факт.
Я хочу немедленно выйти из кладовки и глотнуть кислорода, но отчего-то кажется, что Рыбаков ждет именно этого и будет радоваться, чего допустить никак нельзя. Он, видно, в бешенстве, что Саша исправил сметы, они со Смолиным пытались протолкнуть своих поставщиков.
Я достаю ноутбук из сумки, включаю. На почте письмо. Ага, Смолин еще рано утром посмотрел сметы и заполнил последнюю таблицу с моей зарплатой. Я моргаю несколько раз, потому что кажется, что зрение подводит.
Смолин определил мне точно такую же сумму, как, полагаю, и остальным
В десять раз меньше.
Работая над грантом, я даже кофе для команды не оправдаю, не то что свое питание. И дело не в деньгах (иногда ради цели можно затянуть пояс), а в унижении. Испепеляющем, надменно-демонстративном.
Оглядываю каморку и сжимаю губы – сильно, чтобы не дрожали.
«Ты здесь не нужна», – словно говорит мне команда во главе с боссом. Хором и значительно громче, чем неделю назад.
С каждой секундой становится все более душно. С жутким скрипом я толкаю стол к окну, забираюсь наверх и тянусь к форточке. Достаю с трудом, приподнимаюсь на цыпочки. Именно в этот момент дверь открывается.
Я замираю на миг и, лишь поднакопив врожденного достоинства, оглядываюсь.
Смолин. Стоит и смотрит на меня. А я – на него. Унижение невыносимое, оно жжет каждую клетку.
Платон зловеще хмурится, потом оборачивается и говорит Рыбакову:
– Павел Александрович, почему мой эколог в кладовке?
Глава 12
Сцена, которая разворачивается дальше, достойна если не героической песни, то стройного четверостишия. Вот только слова в строчки не складываются, потому что я все еще не могу отойти от ошеломительного унижения.
Не успеваю я спуститься со стола, как хмурые коллеги подходят к двери и как будто загораживают меня широкими спинами. Смолин оказывается впереди, он сложил руки на груди и на полном серьезе ругается с Рыбаковым.
– Кладовки у нас в хозблоке, Платон, а здесь целая комната! Огромная! – рычит тот. – Когда я начинал работать, мы втроем в такой сидели. И Элине Станиславовне нравится, не так ли? – значительно повышает голос, обращаясь ко мне.
Интуиция подсказывает, что это прямая угроза: дескать, тебе еще два года здесь жить, девочка. Но едва я открываю рот, Смолин перебивает:
– Условия нечеловеческие, рассматривать мы их не будем. Перестаньте на нее давить.
– Не вы ли сами требовали привести кабинет в порядок?
– Требовал, потому что нам нужна собственная кухня.
– Кухня есть общая на первом этаже, плюс рядом хорошие столовые. Платон, я обещал позаботиться о московских коллегах, обустроить достойное рабочее место и предоставить необходимые условия. Тем более Элине Станиславовне нравится.
– Ей не нравится, – надавливает Платон интонациями. – И давайте вопросы об обустройстве рабочих мест моей команды впредь будут решаться через меня.
Тишина длится пару ударов сердца.
– Элина Станиславовна, вам нравится новое рабочее место или нет? – требует выбрать сторону Рыбаков. Немедленно.
Иначе будет плохо всем, в том числе, вероятно, Смолину.
Команда не двигается с места, продолжая меня заслонять. У Платона желваки на скулах очерчиваются. С одной стороны, не хочется его подводить, заступился же. С другой – надо как-то сгладить.
– Всегда любила темные, душные углы, – отзываюсь нейтрально. И, набравшись смелости, выхожу из каморки.