Слепая зона
Шрифт:
Выдыхаю, но не расслабляюсь. Сканирую ее внимательно, пытаясь найти следы похмелья.
Неделька выдалась та еще. В среду я нашел в одном из маминых кухонных шкафов склад пустых бутылок, в четверг – ее саму в невменяемом состоянии. В пятницу мы с Егором отвезли мать к наркологу. В субботу она дала слово, что больше не повторится.
Быстро подхожу и принюхиваюсь – ощущаю лишь духи. Мама обнимает и звонко клюет в щеку.
– Надо было написать, я бы заехал вечером.
– Здесь твой любимый суп и куриные ножки, –
Мама задирает мне свитер, я тут же опускаю спокойно. Это уже последствия приема лекарств. Она не всегда осознает, что можно говорить вслух при коллегах, а что – вообще никогда не следовало бы.
Любой раллист подтвердит: до восьмидесяти процентов поворотов на трассе происходят вслепую. Вот только во время ралли находишься в боевой машине, со штурманом и стенограммой. В жизни же никто заранее даже не пытается предупредить, что тебя ждет.
«Щечки», – врезается в спину едва слышное слово.
Каменею. Черт.
Московскую красотулю, а она именно красотуля, за неделю я разглядел от и до. Читать с горем пополам начинаю, поэтому оборачиваюсь, уже зная, что увижу – злорадство. То самое не девчачье чувство, делающее кукольное личико отталкивающим.
Элина шею вытянула, уши-локаторы только что не шевелятся, впитывая звуки.
– Спасибо, – принимаю позвякивающий пакет. – Пойдем провожу. Ребята заняты, не будем мешать.
Мама шепчет:
– Поставь в холодильник, а то испортится. Я соус сделала, со сметанкой, тот самый. Помнишь, ты еще хвалил у тети Светы… и добавки просил.
– Да, поставлю, идем.
– Прямо сейчас поставь, чтобы я видела. Ой, а может, поешь? Горяченькое. Ты обедал вообще? Я так торопилась, чтобы успеть, но позвонила тетя Женя, и я на час выпала, как обычно. У вас же есть столовая?
Качаю головой.
Мама смотрит через меня и сообщает уже Москве:
– Так и знала. Совсем не следит за питанием.
Оглядываюсь и замечаю, как девица расплывается в такой широкой и счастливой улыбке, что понимаю мгновенно: это конец. Краш неизбежен. Глаза, которые можно было бы назвать красивыми, вспыхивают мстительным удовольствием.
– Да, Платон Игоревич питается как попало, – заполняет комнату змеиное шипение, – обеды пропускает только так. Одни булки в рационе. – Москва кивает на комод, куда лично приперла маффины.
Мама меняется в лице:
– Тебе нельзя глютен в таких количествах, Платош, с ума сошел? Он у тебя не усваивается.
По кабинету проносятся смешки, но это вообще ерунда по сравнению с лживым сочувствием на лице Одинцовой.
Этого она не забудет никогда. И меня мгновенно швыряет во фрустрацию. Злость и бессилие веревками крутят грудную клетку, давят.
Машинально бросаю
Фрустрация усиливается, когда Москва отвечает:
– Вот оно что, буду знать. Руководителя проекта нужно беречь, он у нас один такой замечательный.
– Мам, ты уже много сказала, пойдем-ка выпьем кофе, – очухиваюсь и возвращаю ситуацию под свой контроль.
Но поздно. Меня похвалили, и это тот камень, о который мы спотыкаемся всю мою жизнь.
– А вы знаете, да. Когда Платон еще в первом классе учился, его учительница Ева Сергеевна, прекрасная женщина, говорила много раз. Не при всех, разумеется… – Мама понижает голос и продолжает заговорщически: – Бывало, после собрания отведет в сторонку и рассказывает, что Платоша такой один и что у него большое будущее. Двадцать лет стажа – и первый ребенок, настолько уникальный. Чудо.
Элина кивает с таким усердным пониманием, что из фрустрации меня закидывает в океан ледяного смирения.
Планы свои и грязные фантазии о ножках под розовой юбкой закапываю, фигурально выражаясь, на глубину земного ядра, чтобы расплавились к чертям собачьим. Что хотел – больше не имеет значения.
Проехали.
Просто принимаю к сведению – здесь все. Ничего не светит. Ни губ пухлых, ни смеха искреннего, ни малейшего шанса на секс.
На повороте сорвался с трассы – и вдребезги. После столь широкой рекламной кампании от матери, залезть под юбку к девчонке нереально. Какое там под юбку, уважение придется с нуля взращивать. Пилот я опытный, давно в курсе: после такого краша в гонку не возвращаются.
Быстро сглаживаю:
– Она это говорила всем родителям.
– Неправда! Не слушайте его, Платон особенный. Вы знали, что он дважды перепрыгивал через класс? Уникум, говорю же.
– Обычно я рассказываю о таком при первом знакомстве, а тут, мам, что-то не успел.
Осекшись, она закрывает рот рукой. И я жалею, что сорвался.
– Не знала, но догадывалась, – как ни в чем не бывало издевается Москва.
И даже сейчас она мне интересна, даже когда уже стало поздно. Дурной знак.
– Я Элина, работаю в команде Платона Игоревича.
– Людмила Михайловна. Так это вас прислали в помощь? О, поняла, Платон много о вас рассказывал.
Закрываю глаза. Пиз-дец.
– Да неужели? – ахает якобы заинтригованная Элина. Протягивает руку, которую мама охотно пожимает. – Интересно, что же? Вы меня смутили. Не думала, что Платон Игоревич меня обсуждает. Да еще и с мамой!
Мама пытается присесть и продолжить приятную беседу. Тогда говорю чуть резче:
– Мне нужно работать.