Слепые и прозревшие. Книга первая
Шрифт:
– Там здоровско так! Свечки, иконы разные блестят, и надушено чем-то!
Но Коля не хотел. Ему неудобно было пялить глаза на молящихся. Так же неудобно, как смотреть на карликов, или на беседующих глухонемых, или на дурачков с вечно открытыми мокрыми ртами. Молящиеся люди представлялись ему такими же больными и несчастными. Перед ними было так же стыдно за свое благополучие.
А здесь, стоя у дощатой стены, держа девочек за руки, он смотрел по сторонам и никакого неудобства не чувствовал. Народу было мало, видно, все уже разошлись. Две-три пожилые женщины стояли возле икон и о чем-то своем думали. И те, кого Коля встретил на
И вдруг мелькнула мысль: «А ведь они все не очень старые. В двадцатых годах, наверно, пионерками были. Иконы жгли, церкви в клубы перестраивали…» Пронеслась мысль, откуда и куда – неизвестно, только легкую тревогу оставила.
А мама уже подходила к ним, раскрасневшаяся, взволнованная. За ней шел священник в черной длинной одежде. Самый настоящий, как на картинках, с лысой головой и аккуратной белой бородой. Отец Василий.
Коля посмотрел на него и залюбовался. Движения священника были необычайно и ненавязчиво красивыми, в глазах были покой и ласка, а голос прямо поразил густой мягкостью. Коля вдруг почувствовал, что этот человек его уже за что-то любит, и за это сразу сам его полюбил.
Одно смущало: как этот славный дед будет в Колином присутствии заниматься таким детским, несерьезным делом, как будто в куличики играть. Это только поп, толоконный лоб, мог в сказке выкрикивать непонятные слова и размахивать непонятными предметами. Коле было заранее стыдно за отца Василия.
– Ну, Серафима, показывай детей. Это твой старший? Крестный, значит, будет? Хорошее дело, умница! Ну пойдем, исповедую тебя, а потом и Николая твоего.
Отец Василий отвел маму к высокому столику у стены и тихо заговорил с ней. Хоть и тихо, но такая уж акустика была в этой церквушке или голос такой силы у священника, что Коля, отвернувшись к иконам и стараясь не вслушиваться, все же слышал:
– Грех, да, грех, верно понимаешь. Да вижу, Господь-то уже и простил, и благословил. От греха-то, голубушка, такие дети не выходят. Вон каких ладных вырастила, значит, Господь благословил. А вот что стариков забыла, это грех тяжелый! Думай о них и прощения со слезами проси. На могиле была? Ну верно, верно, умница, своди их, крещеных, порадуй родителей. Ладно, голубка, Бог с тобою!
Он накрыл наклонившуюся маму черной тканью и сказал что-то на неземном языке. А потом обратился к Коле:
– Ну, Николай, иди ко мне, побеседуем. Уж какие-такие грехи у тебя могут быть – не придумаю. Больно глаза у тебя ясные. Что мать бережешь – знаю, что сестер растишь вместо отца – знаю.
Куревом не грешишь? Вина не пьешь? Молодец, так и держись. От этой пагубы человек человеком быть перестает – и сам не замечает, как так вышло. Вроде все то же, две руки, две ноги, а душа уже не человечья. А ты – человек, на этом и стой! Лет-то тебе уж сколько? Ну так с тобой обо всем можно говорить. С женщинами попусту не сходись. Оно захочется скоро, а ты помни, что это не ты, Никола Морозов, хочешь, а тот скот, что внутри у всех нас сидит. Победи этого скота, взнуздай его, пусть тебя слушает – вот тогда будешь счастлив и силен. Все, вижу, понял. Ну теперь голову наклони.
Это не было смешно. Это не было стыдно. Это была удивительно красивая и настоящая жизнь, только другая, вроде инопланетной. Но очень хотелось приобщиться к ней, как к давно забытой родине.
Коля стоял позади притихших девчонок, держал в руках свечи, слушал
Мама расцеловала их всех троих, когда они вышли из крестильной. Лицо ее было мокрое и соленое.
Отец Василий дал всем в рот на ложечке чего-то красного и сладенького с булочкой. А на прощание обнял Колю за плечи и подвел к одной из икон:
– Вот, гляди! Это Николай Угодник. Не умеешь молиться – неважно, не хочешь лоб крестить – как хочешь. Просто посмотри ему в глаза и почувствуй. Это дед твой Николай на тебя его глазами смотрит и о тебе думает. Понял?
«Понял», – думал Коля, глядя в строгие глаза крепкого старца на иконе.
«Понял», – думал он, глядя на два креста рядышком на маленьком пустынном кладбище возле церкви: «Морозов Николай Иванович. 1906–1962», «Морозова Анна Михайловна. 1910–1965».
«Понял», – думал он, глядя в тревожные глаза деда Николая на фотографии в маленькой комнате старого дома.
Мама тихонько подошла и положила голову ему на плечо.
– Мама, а отец мой кто? – спросил Коля, не отрывая глаз от фотографии.
Мама помолчала, потом начала тихо:
– Мы учились вместе. Это сын Веры Ивановны, Игорем звали. Мы с ним друг в друга лет в двенадцать влюбились. Ну, конечно, сначала виду не показывали. Издалека поглядывали.
Ох, какой это был парень! Красивый – только в кино такие бывают! Интеллигентный! Всю совхозную библиотеку перечитал. Да дома, ты сам видал, сколько книг у Веры Ивановны.
Парни-то наши были, сам понимаешь, деревня, на каждом слове мат-перемат, а от него никогда я такого не слышала. А честный, благородный был – прямо рыцарь.
Не знаю, что только он во мне нашел. У нас девчонки были очень даже красивые, а я была как парень – плечи широкие, сама худая. И сильная была, меня парни даже побаивались. А он в восьмом классе стихи мне написал. И поцеловались мы с ним тогда в первый раз.
А потом вместе в техникум уехали поступать – в Ленинград. Это ж только-только после войны. Меня мама с папой не хотели пускать. Время было такое, что девчонке одной опасно. А с Игорем отпустили, очень все ему верили. И все три года, как учились, вместе были, и на занятиях рядышком сидели, и уроки вместе делали. Только ночевать по разным комнатам расходились. Как мне все девчонки завидовали! Нас в комнате шесть человек было, девчонок. Как завидовали! А по воскресеньям куда-нибудь с ним ходили: во всех музеях перебывали, в театрах много раз, ну про кино уж и не говорю. И никогда нам друг с другом не надоедало.
Только-только техникум кончили, а тут и повестка в армию. Мы-то с ним уж давно решили: как только восемнадцать исполнится – сразу женимся. А тут армия!
И вот тогда я все и сделала! Почему мне это в голову пришло? То ли читала я где-то, то ли в кино видела… Хотя в кино такое не показывали тогда… Девушка будто любимого в дальний путь провожает и, чтобы он думал там о ней… ну как это… ну отдается… Я ему сама велела… Очень была решительная.
Проводила, поревела. А через месяц оказалось, что ребенок будет. Ты то есть будешь. А я, дуреха, и писать ему об этом не стала. Думала, сюрприз будет. Вернется Игорь-свет из армии, а его сын встречает: «Здравствуй, папа!».