Слепые и прозревшие. Книга первая
Шрифт:
Над серым домиком с покосившимися столбиками крыльца курился дымок. Ступенька под Колиными ногами прогнулась и плаксиво скрипнула. Плотно закрытая дверь отошла от стены с трудом. Из сеней тяжело пахнуло сыростью и печалью.
Но на кухне было тепло и весело. У печки хлопотала кругленькая старушка в застиранном цветастом платье. Белая косыночка сползла с седой головы и чудом держалась на затылке.
Увидев входящих, старушка что-то с грохотом уронила, всплеснула ладошками и запричитала:
– Да о-о-ой, да ми-илые, да голубенки
– Тетя Катенька!
Мама стряхнула на пол всю свою поклажу и обхватила старушку обеими руками, чуть не оторвав от пола.
С минуту они стояли так, покачиваясь, и плакали. Потом баба Катя вырвалась из маминых рук и схватилась за Колю:
– Да о-о-ой! Да о-о-ой!
Едва дотянулась на цыпочках, расцеловала и опять заойкала:
– Да ведь как есть Никола Морозов в парнях! Ты подумай! Эх, дед, дед, не дожил, не посмотрел на свой патретик!
Потом обхватила руками девочек. Они едва держались на ногах, но стойко дали себя потискать. И опять счастливые слезы и причитания. А мама уже распаковывала большую сумку.
– Вот, тетя Катя, смотри. Тут булочка тебе ленинградская, свежая, вчера горячую брала. А тут колбаска. Холодильника-то нет у тебя? В самое холодное местечко убери и съешь быстро. Здесь сырки плавленые. Смотри, ешь, долго не храни. Тут тебе карамелечки к чаю.
И еще что-то, и еще что-то. Баба Катя радовалась как маленькая каждому гостинцу, расцветала, ойкала, всплескивала ручками:
– Ну и Светка! Ну ты и Светка! Да о-ой, да о-ой!
А Коля тихонько вошел в комнату. Здесь еще сильнее пахло тихой, ласковой печалью. Высоченная и широченная железная кровать сразу же завладела Колиным вниманием. Ему хотелось рассмотреть и темный шкаф с зеркалом, в котором почти ничего не отражалось, и шаткий столик с лампой-грибочком, и огородик за окном, и картинки на стенах.
Но с кроватями надо было разобраться срочно.
Он откинул покрывало. Белье было желтенькое, пахнущее старым шкафом, но чистое и отглаженное, только что постеленное. «Тоже баба Катя», – ласково подумал Коля.
Половицы заскрипели. Девчонки, держась за руки, приковыляли за ним в комнату и теперь сонно смотрели по сторонам. Коля вывел их в сени, к умывальнику, сполоснул мордашки, протер мокрой тряпочкой запыленные ножки, взял под мышки и перенес на кровать.
Очутившись на подушках, обе блаженно заулыбались. Коля стянул с них платья, прикрыл одеялом и подвернул край матраса валиком – для безопасности.
Мама с бабой Катей на кухне все разбирали сумки и мешки. А на столе там стояло что-то, прикрытое полотенцем, вкусно пахнущее. Выудив из-под полотенца две оладушки, Коля понес их в комнату, но сестренки уже крепко спали. Пришлось съесть самому.
С наслаждением жуя, он рассматривал картинки и фотографии на стенах. Картинки были выцветшие, потертые, из старых журналов: цветы, осенние пейзажи, красавицы в старинных платьях.
В углу висела икона. На ней бородатый дед с посохом. А рядом
Фотографий было мало. Был беленький серьезный мальчик в матроске. Была девочка в школьной форме с бантом на стриженых волосах.
А еще была большая фотография целого восьмого класса Красавинской восьмилетней школы. И там наконец Коля узнал маму со светлой косичкой и только тогда догадался, что девочка с бантиком – это тоже мама. Да и мальчик в матроске – батюшки! – и это мама.
А на другой стене висела очень старая фотография под стеклом с трещинкой. Стекло было пыльное. Коля стер ладонью пыль, стараясь не порезаться о трещину, и всмотрелся.
На стуле сидел мужчина с очень широкими плечами, темноволосый, темноусый, красивый, как все умные и добрые русские мужики. Рядом стояла щупленькая женщина в косыночке и держалась за широкое плечо мужчины. Дедушка и бабушка.
Окинув взглядом фотографии, Коля вдруг понял, что это все, что есть. Весь семейный альбом на стене.
А у них с матерью что? Колины детсадовские и школьные фотографии. И девчонки этой зимой в первый раз сфотографировались со своей группой.
А какими они были в три месяца, когда он выплясывал с ними по комнате? Забыл. И не вспомнить.
И, уже возвращаясь к матери на кухню, Коля подумал: «Вот зарабатывать начну – куплю фотоаппарат!».
Мама с бабой Катей уже сидели за столом и держали друг друга за руки. Обе оглянулись на его шаги:
– Ой, – спохватилась мама, – там бы девчонок-то уложить…
– Спят, – коротко отозвался Коля. Он вдруг понял, что так сильно устал, что рот тяжело открыть.
Баба Катя опять запричитала:
– Ну сынок, ну голубчик! Утешеньице-то материно! Весь в деда! Аннушка-то Михална была за ним как за каменной спиной.
И Коля даже про себя не улыбнулся этой «каменной спине», вспомнив, как беспомощно и доверчиво держалась молодая женщина на фотографии за плечо мужа.
Запах печали быстро выветрился из дома. Пахло теперь густыми сытными кашами, щавелевыми щами и цветами, которые девчонки тащили со всех лужаек и раскидывали по всем углам. А ступенька крыльца уже не плакала, а весело взвизгивала, как пес при виде хозяина.
Каждый день приносил новый подарок.
На первое же утро в деревне Колей был открыт целый сарай сокровищ: ящики столярных инструментов, гвоздей, шурупов, шайбочек, гаечек – все заботливо ухоженное, укрытое от пыли и сырости. А еще штабеля досочек, реечек и брусков. А в глубине на стенке – даже дух захватило! – велосипед.
Своего велосипеда у Коли не было никогда. Зато был хороший друг Серега, и у него в первом классе был «Орленок», потом – «Школьник», теперь – «Спорт». Серега не жмот, Коле дает кататься сколько влезет. Даже сказал Коле однажды: