Слепые по Брейгелю

Колочкова Вера Александровна

— А что, нравится смелой быть, да?

— Не то слово. Конечно, нравится. Будто новая шкурка на мне растет. А все благодаря тебе, между прочим. Если бы не ты…

— Не понял… При чем тут я?

— Ну как же? Это же ты меня… сподвиг. А самое главное, я очень тебе благодарна, что ты меня заставил. Ну, рассказать о том…

— Да помню, помню о чем. Не делай такого скорбного лица.

— Спасибо, Павел! Это только благодаря тебе.

— Слушай, прекращай, а? Десять раз уже произнесла — благодаря, благодаря! Сама ты «благодаря»! Между прочим,

первый признак инфантильности — это потребность кланяться в пояс каждому якобы спасителю. Поняла?

— Да, но…

— Нельзя себе, Маха, придумывать ни поводырей, ни спасителей. Потому что, если уж по большому счету, никто не придет и не решит твою проблему. А если придет, то так, временно, да и то решит внешнюю ее сторону, которая наверху айсберга. А ту, которая внутри… Это уж изволь сама, и только сама. Да и на поводыря тоже можно на всякого нарваться. Тебе кажется, что он поводырь, а на самом деле идиот малахольный, который на тебе же и самоутвердится по полной программе. Никогда не надейся ни на спасителей, ни на поводырей, поняла? И эту свою историю детскую… Как ты ее давеча обозвала?.. Слово такое красивое…

— Слом.

— Ага, пусть будет слом. Так вот, сама выдавливай из себя слом, как зубную пасту из тюбика. Никто это за тебя делать не станет, кому нужно-то?

— Не-е-е, Павел… Не-е-е… — пьяно прищурившись, погрозила она ему пальцем, — эту проклятую штуку так просто из себя не выдавишь. У нее своя субстанция, хитрая, обволакивающая, она везде проникла, даже в состав моей крови вошла.

— Да ладно, не сочиняй. Ишь, прямо стихами заговорила, заблудила в метафорах! В своих рефлексиях блудить легко, порой увлекаешься в них блудить-то. Да если каждый этак будет…

— Да при чем тут каждый! Не каждому в детстве насилием психику ломают!

— Ну, не каждому… Но многим. Да хочешь знать, целенькими из детства вообще единицы выходят! У каждого, если копнуть глубже, обязательно свои тараканы вылезут — у кого властная мамка была, у кого отец пьяница, кого одноклассники лупили как сидорову козу… Как ни назови, а все — насилие. Ну, может, не до такой степени подлости, согласен. Да, тебе больше других не повезло. Но все равно, не воображай себе, что твое горе горше всех! А то ишь, устроилась, едешь-погоняешь, зациклилась на всю жизнь!

— Да, ты прав… Действительно, почти на всю жизнь получилось. Жалко.

— Конечно, жалко. Меня тоже, между прочим, родная семья в детстве мочила почем зря. Отец меня не любил… Старшего брата любил, а меня — нет. Маме с кулаками предъявлял, мол, нагулянный я. А брат, помню, пришел из армии и принес оттуда свое дерьмо, и надо же было его куда-то сбрасывать. Представляешь, заставлял меня, десятилетнего, туалет зубной щеткой чистить! Тоже ведь, между прочим, слом… Нет, Маха, со своим личным сломом каждый сам должен справляться, каким бы он ни был. А иначе как жить?

— Ну, так я и не жила. Я даже любить в полную силу не умела. Только и умела слепой тенью за поводырем следовать.

— Но поводыря-то

любила?

— Любила… И всю жизнь ему испортила. Надорвался он меня за собой тащить. Может, ему тоже иногда поводырь нужен был, а я не понимала. Боялась понимать. Не хотела. В себя пряталась. Мне хорошо, и ладно. Плохая я, да, Павел?

— Конечно, плохая. Давай за это и выпьем.

— Давай…

Выпили, потянулись оба к тарелке с нарезанным лимоном. На секунду соприкоснулись пальцами… Она первая отдернула руку, будто обожглась. И сама застеснялась глупого жеста, опустила глаза в стол.

— Эй, ты чего? — прожевывая ломтик лимона, удивленно спросил Павел.

— Нет, ничего… А зачем ты говоришь, что я плохая?

— Ой, Маха, Маха… Что в лоб тебе, что по лбу. А ну, дай мне сейчас же слово, что никогда больше ныть не будешь и стучать себя кулаком в грудь не будешь! Посмотрите на нее, плохая она. Да нормальная ты, запомни это! И без всяких, на хрен, поводырей! Дай слово, что человеком станешь, Маха!

— Даю! — мотнула головой от всей пьяной души, так, что челка, подпрыгнув, упала на глаза. Вытянув губы трубочкой, сдула ее наверх, глянула на Павла, улыбнулась преданно: — Даю слово быть человеком! Ик! Ой, простите…

— Водички попей.

— Да… Что-то мне как-то… С непривычки.

— Ничего, зато опыт будет, в жизни пригодится. Да, хорошая ты баба, Маха. Жалко… Если бы я не умер, я бы тебе больше помог… Да вообще… Из поля зрения бы не выпустил. А теперь что ж. Теперь давай уж сама как-нибудь. Помнишь, как Михалков в кино Гурченко уговаривал? Сама-сама-сама…

Засмеялась, глядя, как он иллюстрирует сказанное суетой пальцев. И снова икнула, схватившись за грудь. Да что ж такое-то? Глянула на Павла, подняв брови жалобным домиком:

— Ой… А ты у меня в глазах двоишься! Как интересно… Это так и должно быть, да? Ой, вот ты уже третий пошел…

— Все, мать, перебрала. Иди домой, спать ложись, завтра ж на работу, поди, надо.

— Ага, надо.

— Огурцы соленые в доме есть?

— А зачем?

— Ну, утром поймешь зачем. Так есть огурцы или нет?

— Есть… У меня подруга их на даче выращивает, потом в банки закатывает. А потом их есть некому бывает, она одна живет. Ну, так потихоньку все банки к нам и перекочевали… Хорошая она девка, кстати. Викой зовут. Вообще никогда замужем не была, представляешь? Ни под каким видом, ни под гражданским, ни под законным. Вот бы ее сосватать, ага? Ой, что я несу, господи!..

— Ладно, передавай ей привет.

— Передам… А от кого?

— От меня, от кого ж еще. Значит, так, Маха… Утром подружкину банку откроешь, рассольчика намахнешь, и будет тебе счастье.

— Правда?

— Ага.

— Прям счастье-счастье? — снова залихватски сдунула челку со лба.

— Да зуб даю. Ладно, иди, а то свалишься тут, мне тебя не дотащить. А, вот еще что! Дай-ка мне свой мобильник…

— Зачем?

— Да телефон твой себе скину… А тебе в память Златкин телефон запишу.