Слеза Шамаханской царицы
Шрифт:
– А дети где? Ты одна дома? – пресек это молчание Влад, дотронувшись ладонью до ее щеки. Внутри от его прикосновения, от простых вопросов словно перевернулось что, словно это не обыденные вопросы были, а продолжение признания в любви.
– Так Сонечка еще в садике... А у Ленки курсовая, она к рецензенту поехала. А Максим дома, в ванной моется. Слышишь, вода шумит?
– Ага, слышу... Как хорошо дома, Лизонька! Ты даже не представляешь, как хорошо! Такое счастье – быть у себя дома...
Откинувшись на спинку дивана,
Да. Пахнут, конечно. Только счастья внутри все-таки не было. Того самого, окончательного, всепобеждающего – не было. Не было, черт побери, не было! И хоть весь дом цветами терпения завали – не было!
Уткнувшись лицом в самую сердцевину букета, она вдруг расплакалась навзрыд. Громко, отчаянно сотрясаясь плечами и краешком сознания ужасаясь, что же она такое творит... И ничего не могла с собой сделать. Что-то порвалось внутри, лопнуло. Все не то было, не так, неправильно... Чего-то главного, основного недоставало...
– Лизонька... Лизонька, прости меня! Да, я виноват... Прошу тебя, Лизонька, не надо!
Голос Влада доносился откуда-то снизу – она слышала его, чувствовала его руки, обнимающие ее колени. Остановилась на секунду, чтобы сказать, чтобы объяснить... И новая волна отчаяния накатила, сжала кольцом горло, и отпустила, выплескивая рыдания наружу.
– Мама, ты чего? Да что случилось, мам? Пап, что это с ней?
Подняла голову – Максим стоял посреди гостиной в трусах, с полотенцем на плече, смотрел с ужасом. Вдохнула в себя со всхлипом воздух... И слезы разом ушли. Странно даже – так вдруг спокойно внутри стало. Спокойно и твердо. Отхлынуло от головы, от сердца...
– Максим, я кое-что должна тебе сказать. Очень важное. Я тебе сейчас все, все расскажу, сынок...
– Да успокойся, мам... Что случилось?
– Я знаю, ты любишь эту девушку... И она тебя любит, сынок. Я знаю.
Он дернулся, выставил руку вперед в упреждающем жесте – не надо, мол, не лезь. И развернулся, чтобы уйти. Она вскочила с дивана, небрежно отбросив от себя букет, ухватила его за локоть, повернула к себе, повторила твердо, настойчиво:
– Она тебя любит, сынок! Я знаю!
– Нет, мам, не любит... – поморщился он досадливо, пытаясь высвободить из ее пальцев локоть. – И прошу тебя, мам, я сам разберусь, не надо об этом...
– Надо, Максим. Это я, я попросила ее, чтоб она... Я ходила к ней и просила... А она оказалась очень послушной и сдержала свое обещание... Что она тебе потом объяснила? Что ошибалась, да? Что разлюбила? Так вот – это все неправда, Максим, не верь ей. Это все я, я
Он молчал, смотрел на нее во все глаза. Потом отступил на шаг, сграбастал в ладонь полотенце, сильно провел им по лицу. И обмяк будто, опустил плечи, комкая в руках злосчастное полотенце.
– Ну что ты молчишь, сынок! Скажи что-нибудь!
– Что я тебе должен сказать, мам...
– И впрямь. Ничего не должен. Давай одевайся, иди быстрее.
– Куда?
– К Эльзе, куда... Иди, Максим. Скажи ей – пусть она простит меня... Ну хочешь, я с тобой пойду?
– Нет... Нет, не надо... – попятился он к двери, глядя на нее исподлобья.
– Прости меня, сынок...
Он ничего не ответил, лишь продолжал отступать к двери, глядя ей удивленно в глаза. Обиженно-удивленно. Отчаянно-удивленно. Так смотрит ребенок, не веря, что его предала мать.
– Погоди! – вдруг сорвалась она с места, подхватила букет, бросилась к нему обратно. – Погоди, Максим...
– Что, мам?
– Вот, возьми цветы, сынок! Это... Это для Эльзы. Скажи – это от меня... – протянула дрожащими руками громоздкий букет. – Они мне очень дороги, но пусть это будут ее цветы. И вот еще что... Ты приведи ее сюда, я сама с ней поговорю, ладно?
Она остановилась в шаге от него, не смея подойти ближе. Так и стояла – с протянутыми цветами. Сколько длилась эта пауза – секунду, две... Ей показалось, что она вечность длится. Пара секунд для матери и сына. Пара секунд, чтобы вернуть доверие. Или любовь. Что, по сути, одно и то же...
Он протянул руки, шагнул к ней. Принимая цветы, обнял сильно, коротко, прижался губами к виску. Она вздохнула, будто освобождаясь от тяжкой ноши. С трудом оторвалась, легонько подтолкнула его в спину – иди...
Уже сев на диван рядом с Владом, прокричала вслед обыденным, слегка ворчливым голосом:
– Волосы феном высуши, Максим, иначе простынешь! И шапку надень!
– Да ладно, мам, ничего... – откликнулся он так же обыденно.
А через пять минут уже мелькнул в дверном проеме гостиной, закопошился торопливо в прихожей, одеваясь, потом захлопнулась дверь...
– Ушел, – тихо констатировал Влад, обнимая ее за плечи. – Ушел...
– Да. Ушел. – Как эхо, повторила она за ним.
– Наверное, трудно нам будет, Лизонька. Может, не нужно было...
– Боишься, что Эльза станет мелькать у тебя перед глазами, да?
– Нет. Не боюсь. Просто это... неправильно как-то. Неудобно. Ты будешь на нее смотреть и вспоминать... И я... И мне будет неловко... Оттого, что столько горя тебе принес... Может, не надо было?
– Надо, Влад. Конечно, нам трудно будет, но мы потерпим. Я знаю, каково это, я уже научилась. Не такая уж страшная это штука – терпение. Ничего, я и тебя научу. Тем более нам будет легче, ведь мы разделим его на двоих...
Хлопнула дверь в прихожей, и они переглянулись растерянно.