Слеза Шамаханской царицы

Колочкова Вера Александровна

– Ну, зачем же такие крайности? Есть и другой выход... Можно просто отпустить от себя сына, пусть живет как хочет.

– То есть – с Эльзой живет? И где? Тут, у вас, что ли? Чтобы вы его намазывали на хлеб, как вологодское масло? А я бы забегала тайком – посмотреть, что от него осталось? И чтобы мы с мужем жили и всегда знали, где он и с кем... Нет, это невозможно, что вы...

– Да ладно, не пугайтесь вы так. Это же вы сплеча рубите, а я просто рассуждаю, философствую... И я даже больше вам скажу! Я бы на вашем месте тоже мужа выбрала... Дети – они что, они пришли и ушли, родители для них – отработанный материал... А муж – это

надолго, бывает, и на всю жизнь. Вот я, например, про свою Эльзу точно знаю – как замуж выскочит, про меня сразу забудет. Она бы и сейчас уже себя от меня изолировала, если б у нее такая возможность была. Живет со мной, будто я гора, которая неизвестно зачем к Магомету приперлась...

– Но вы же сами ее... провоцируете своей постоянной холодной оценкой!

– Да, провоцирую. И ничего с этим не могу поделать. Очень уж хочется, чтоб она меня воспринимала достойно... Чтобы поняла наконец...

Она не успела договорить – дверь в Эльзину комнату с шумом отворилась. Эльза стояла в проеме худенькая, как мальчик-подросток, туго затянутая в джинсы и черный облегающий свитерок. Непросохшие вихорки на голове торчали смешными рожками, отчего скорбное выражение лица казалось немного несуразным. С трудом сделала несколько шагов, то есть попыталась деревянно промаршировать до кресла, сложилась в него худеньким циркулем. И заговорила тихими короткими фразами, вяло выкарабкиваясь из натужных пауз:

– Я все решила, Елизавета Васильевна. Я не стану рушить вашу семью. Я брошу вашего сына. Не бойтесь, я придумаю, как. Он никогда не узнает, что вы сюда приходили. Даю вам слово. А теперь уходите, пожалуйста. Если можно, побыстрее, пожалуйста. Прошу вас.

Поднялась из кресла, обдала напоследок застывшей в глазах болью. И промаршировала к себе в комнату, аккуратно закрыв за собой дверь.

Они с Маргаритой Исидоровной сидели молча, не глядя друг на друга. Надо было подниматься с дивана, идти в прихожую, но они все сидели, будто скованные Эльзиным горем. Наконец Маргарита Исидоровна произнесла тихо, как ей показалось, с грустным самодовольством:

– Вот вам, пожалуйста, мое воспитание... Никакой истерики, всего лишь холодная решимость. А вы говорите... Ладно, пойдемте, я вас провожу.

– Да, да, конечно... – торопливо поднялась Лиза с дивана, засеменила вслед за хозяйкой в прихожую. Трусливо засеменила. Навалилась на нее вдруг пристыженность, сковала тело, потянула голову в плечи. Будто украла чего в этом доме и была поймана за руку...

– Извините за плохое гостеприимство, Елизавета Васильевна, сами все понимаете. А жаль, между прочим. При других, более благоприятных обстоятельствах, я думаю, мы бы с вами подружились... Вы славная, Елизавета Васильевна. Не обижайтесь на меня, это я только снаружи колючий ежик, а внутри... Внутри все как у всех – часто болит. Желаю вам счастья с вашим мужем. Берегите его, чтобы такой, как я, не стать...

Лиза лишь улыбнулась ей, кивнула головой на прощание, неловко выскакивая за дверь. Вышла из подъезда, быстро пошла вдоль домов, не разбирая дороги. Кажется, совсем не в ту сторону пошла... Ничего, потом разберется. Ноги дрожали слабостью, внутри ныло и переворачивалось, противная тошнота подступала к горлу. Это, наверное, Эльзина боль там у нее внутри устраивается, ищет себе местечко. Неудобная, чужеродная боль... Неужели еще и чужую боль надо выносить в себе, перемаять-перетерпеть? Неужели ей своей, собственной боли не хватает?

Да.

Наверное, придется перетерпеть, перемаяться. Что сделано, то сделано...

* * *

– Соня! Вершинина! За тобой мама пришла! – крикнула воспитательница в сторону группки копошащихся около ледяной горки малышей. И, обернувшись к ней, проговорила озабоченно: – Что это с вами, Елизавета Васильевна? Вам плохо, да? У вас вид больной... Инфекцию к нам в группу не занесете?

– Нет, я не больна, не волнуйтесь... Я просто устала, работала много. Голова болит.

И улыбнулась, раскрывая объятия бегущей к ней с радостным визгом Сонечке. Подхватила на руки, прижалась губами к холодной щечке... Как же хорошо, что ты у меня есть, доченька! Спасибо тебе за эту радость, спасибо, что обнимаешь за шею крепко, крепко! И не дай мне бог когда-нибудь оказаться в твоей жизни горой, которая неизвестно зачем приперлась к Магомету... Не дай мне бог растерять себя на обиды, на гордость, на жалкие розги-провокации в попытках высечь хоть искорку твоей дочерней любви...

Хотя – чего это она вдруг? Забыть, забыть как страшный сон и не вспоминать никогда! Изгнать из себя Эльзину боль, Эльзины отчаянные глаза, Эльзину деревянную поступь до кресла... И Маргариту Исидоровну тоже – изгнать! Какое ей, Лизе, дело до них обеих, в конце концов? У каждого своя жизнь, и пусть эту несчастную Эльзу кто-нибудь другой любит, а Максиму такая головная боль не нужна! Это ж не девица, а сплошной комок душевных неурядиц... Еще неизвестно, каково бы Максиму с ней было...

Однако как себя ни уговаривала, а на сердце легче не стало. И голова болела все сильнее, плохой болью болела, маетной. Хорошо, хоть Ленка дома оказалась, вызвалась похозяйничать.

– Теть Лиз, вы идите, прилягте... А я и ужин приготовлю, и Сонечку накормлю! Макс недавно звонил, сказал, поздно придет.

– Да, скорее всего...

– Что – скорее всего?

– Ну, что поздно придет... А может, наоборот, рано... Это уж как... Как получится...

– Да что с вами, теть Лиз?

– А что со мной?

– Да я как про Макса сказала, вы прямо побледнели вся! Идите, ложитесь скорее! Я вам горячего чаю с медом принесу!

– Ага. Принеси. Принеси мне чаю, Лен.

Легла в спальне, укрылась толстым пледом. Вот бы заснуть, а? Заснуть и не думать. Обмануть маету в голове, в сердце. Но разве заснешь, когда собственная жестокость гуляет сейчас там, на воле, творит свои черные дела? И бесполезно себя уговаривать, что творит во благо... Во благо чего, собственно? Во благо проявления ее женской мудрости, что ли? Нет, жесткость, она и есть жесткость. И не надо ее себе в оправдание мудростью приукрашивать, все равно белой и пушистой не станет...

Ленка с топотом ворвалась в спальню, сунула ей под нос мобильник:

– Теть Лиз, папа звонит, а вы телефон в кармане оставили... Хорошо, что я из кухни услышала, отвечайте скорее!

– Давай...

– Лизонька! Что, что у вас там случилось? – вырвался из трубки тревожный голос Влада, как только она нажала на кнопку включения.

– Да ничего не случилось... С чего ты взял?

– Я уже полдня пытаюсь тебе дозвониться... И Ленка трубку не берет, и... и Максим...

– Да Ленка телефон потеряла вчера, оставила на столе в аудитории. Говорит, хватилась через десять минут, помчалась обратно, а его уже кто-то прихватить успел! Придется новый покупать, уже третий за год...