Слезы Магдалины
Шрифт:
Тем более что теперь Бетти немножко свободнее, чем раньше. И она готова платить эту цену.
А отец не отступает, задает следующий вопрос:
– Тогда кому ты поручила вредить им?
– Я никому этого не поручала.
– Какую тварь ты наняла для этого?
– Никакую – на меня возвели напраслину...
Абигайль надоедает сидеть, и она отползает, пятясь задом. Колени
– Перестань, – малышка брезгливо кривится, но не спешит стереть грязь.
– Не перестану. Мы только начали, правда? Бетти, тебе ведь понравилось играть?
Глаза Аби из синих становятся черными, дурными, что предвещает припадок. Нет, только не здесь! Отец разъярится, если поймет, что Бетти подслушивала. А еще заподозрит нехорошее. Он и так не очень-то хотел ей верить.
– Успокойся! – Элизабет отвесила пощечину подруге и, схватив за руку, дернула. – Идем. На берег. Поговорить надо.
Из-за тонкой стены доносится вой и стук. Деревом по дереву. Жутковато.
А на берегу ветрено. Море морщится мелкой волной, качает древесную щепу, грязную пену и черное пятнышко-лодку у самого горизонта.
– Смешно получилось, правда? – Элизабет садится на мокрый песок, подбирает юбки и выставляет тонкие ноги в серых чулках. Кривые, похожи на два сучка, которые засунули в ботинки. – Сара Гуд называла меня уродиной. И дурой.
– Сама дура!
Абигайль скачет вокруг, размахивая руками, словно взлететь собирается. Потом, устав, падает навзничь и замирает. Домой придет вся измазанная, но ей теперь можно. Ей теперь почти все дозволяют.
Вчера вот отец рассказывал, что ходил в дом Уильямсов вместе с преподобным Деодатом Лоусоном, читать проповедь во избавление от ведовства. И Абигайль снова выказала признаки одержимости: дождалась, когда пропоют псалмы, и обратилась к преподобному со словами: «А теперь вставай и говори свой текст». И Лоусон не осмелился перечить, прочел, а она сказала: «Это очень длинно». После полудня же, когда преподобный неосторожно сослался на свое учение, Абигайль Уильямс заявила: «А я и не знала, что у тебя есть какое-то учение. Если ты о нем и говорил, то я забыла».
И самое странное, что отец не возмущался подобным ее поведением. Он искренне скорбел о болезни и клялся, что ведьмы не уйдут от наказания.
– А Титуба доносила отцу, – продолжает Элизабет перечислять чужие прегрешения. Она не оправдывается – думает вслух. – Придумывала про меня всякое. Он порол. Больно, когда тебя порют, правда?
– Правда.
Кому, как не Бетти, это знать?
– А у Сары Осборн четыре мужа было. И все умерли. Если она не ведьма, то почему они умерли?
–
Все-таки припадок случился. Аби каталась по песку, плевалась пеной и кусала руки. Потом на белой коже проступят отпечатки зубов, и отец получит еще одно доказательство. Говорить ему, что Бетти и сегодня видела, как злые духи мучают Абигайль? А если он начнет подробности выведывать?
– Старикашка Готорн заходил к папе. – Элизабет смотрела на море, бледное личико ее оставалось бесстрастным, и даже губы почти не шевелились. – Он хочет, чтобы мы завтра предстали перед судом. Аби, слышишь?
Не слышит: лежит, зарывшись лицом в песок, стонет. Что ж, завтра судья Готорн, увидев бедняжку, поверит в существование злых духов.
Бетти улыбнулась. Ей уже давно не было настолько хорошо.
Зал был полон людей. Стая воронья, рассевшаяся по лавкам. Одинаковые лица, горбатые носы-клювы, бусины глаз, белые шеи и тугие ошейники-воротнички. Бетти тоже сидит: отец сказал, что она должна увидеть. Нет, не свидетельствовать – к огромному облегчению Бетти, он был против ее выступления в суде. Но вот посмотреть на то, как вершится правосудие, она обязана.
И Бетти смотрит. Бетти видит.
Судью Готорна: лицо, изрезанное морщинами, красное, как прибрежные скалы, и потрепанным облаком на вершине нелепый парик, щедро посыпанный пудрой.
Отца: строг и неподвижен, статуя в черном одеянии. Только трость мелко постукивает о пол, выдает, что Мэтью Хопкинс – живой человек.
Сару Гуд: комок тряпья и дрожащие руки. Взгляд мечется, пытаясь уцепиться за людей, и соскальзывает.
Сару Осборн: сидит прямо, только ладони, широкие как лопаты, подрагивают. Да корявые пальцы в складках юбки прячутся, стыдно им, что некрасивые.
– Итак, Сара, – судья смотрит между обвиняемыми, и оттого непонятно, к кому именно он обращается. К обеим? Пусть так. – Ты говоришь, что не виновна.
Осборн кивает.
– Невиновна! – скулит Гуд, закрывая лицо руками.
Противно? Больно? Бетти тоже было больно и противно. Теперь пусть мучаются другие, а она отдохнет. Это справедливо.
– Мне очень хотелось бы поверить тебе, Сара, – взгляд судьи устремлен поверх голов. Толпа вздыхает. – Но я, будучи судьей, обязан разобраться в происходящем. Пусть позовут свидетелей...
Удар молотка беззвучен, но воронья стая вздрагивает и поворачивается к дверям.
Элизабет идет по проходу, не девочка девяти лет от роду – старуха. Сгорбленная, скрученная, шаркающая ногами. Она позволяет смотреть на себя, и люди смотрят. Замечают. Шепчутся. И ропот заполняет зал.